Мир и война

Но если обычное состояние общины сегментарного общества – это мир, лишь эпизодически омрачаемый кратковременными вспышками гнева и насилия, то совсем по иному выглядят взаимоотношения между общинами. Вот что писал, в частности, Миклухо-Маклай по поводу общего социального климата на северо-восточном побережье Новой Гвинеи: «Войны здесь, хотя и не отличаются кровопролитностью (убитых бывает немного), но зато очень продолжительны, переходя часто в форму частных вендетт, которые поддерживают постоянное брожение между общинами и очень затягивают заключение мира или перемирия. Во время войны все сообщения между многими деревнями прекращаются, преобладающая мысль каждого: желание убить или страх быть убитым... Положение дел таково, что ни один туземец, живущий у мыса Дюпере, не осмеливается дойти, следуя вдоль берега, до мыса Риньи, что составляет 2 или 2,5 дня ходьбы».

Так выглядела ситуация в 1870-х гг. , но она, очевидно, не претерпела существенных изменений по крайней мере до 1930-х гг. , когда на Новой Гвинее начали работать американские этнографы. Упоминавшаяся уже Маргарет Мид в следующих словах описывает отношение к чужакам у горных арапешей, живущих несколько западнее Берега Маклая: «Дети арапешей вырастают, деля людей в мире на две большие категории. Первая категория – это родственники – триста-четыреста человек, жители их собственной местности и жители деревень в других местностях, связанные с ними брачными отношениями и длинными генеалогическими линиями... Вторая – чужаки и враги, обычно называемые варибим, люди с равнин, буквально – «люди с приречной земли». Эти люди с равнин играют в жизни детей двоякую роль – пугала, которого надо страшиться, и врага, которого надо ненавидеть, высмеивать, перехитрить, – существ, на которых переносится вся враждебность, запрещенная в отношениях между членами своей группы».

Впитанная с молоком матери ксенофобия (от греческих слов «ксенос» – чужой, «фобос» – страх, ненависть) чрезвычайно характерна для первобытного сознания членов сегментарных обществ во всем мире. Она коренится, во-первых, в воинствующем этноцентризме экономически отсталых народов, в их представлениях о своем превосходстве и исключительности и, во-вторых, в непоколебимой убежденности, что все несчастья, грозящие общине, проистекают из колдовства чужаков-соседей.

Миклухо-Маклай

Не следует удивляться, поэтому, что смерть члена общины – это уже достаточный повод для того, чтобы отплатить сполна соседям, заколдовавшим умершего. Миклухо-Маклай в своих путевых дневниках подробно описывает именно такой случай. В деревне Горенду внезапно умер мужчина 25 лет отроду, до этого никогда не болевший. Отец, дядя и другие родственники покойного, жившие в Горенду и в соседней прибрежной деревне Бонгу, принялись уговаривать прочих мужчин предпринять военный набег на ненавистных им горцев. Предложение не вызвало возражений. Единственная трудность, вставшая перед разгневанными папуасами, состояла в том, чтобы решить, на какую из двух близлежащих горных деревень нужно напасть для отмщения умершего. «Это разногласие, – пишет Миклухо-Маклай, – они, однако же, надеялись уничтожить весьма простым способом, а именно: напасть сперва на одну, а затем и на другую деревню».

Это наблюдение позволяет в двух словах коснуться общих принципов взаимоотношений в сегментарных обществах, где, пожалуй, наиболее полно воплощается известный девиз «Анархия – мать порядка».

Все мы убеждены в том, что правила человеческого общежития зиждятся не только на законе, на принуждении и на страхе перед наказанием за антисоциальные проступки, но также на неких фундаментальных нормах морали и нравственности, нарушение которых карается не юридическими санкциями, а всего лишь неприятием и осуждением со стороны наших близких и коллектива в целом. Казалось бы, в обществе, где социальные институты поддержания законопорядка находятся в зародышевой стадии своего развития, нормы поведения, основанные на велениях морали, должны играть главенствующую роль. Между тем, вопреки мнению ученых, полагающих, что такие категории человеческого поведения, как, например альтруизм, чувство справедливости, благородство по отношению к слабому представляют собой непременные свойства Человека Разумного, наш экскурс в мир первобытных, по существу, культур позволяет усомниться в этом.

Наблюдая за нравами намбиквара, яномамо или асматов, как не вспомнить следующее знаменательное замечание Маргарет Мид: «Один за другим различные аспекты человеческого поведения, которые было принято считать непременным следствием нашей природы, оказались простыми продуктами цивилизации, то есть чем-то таким, что наличествует у жителей одной страны и отсутствует у жителей другой, хотя последние могут принадлежать к той же самой расе».

Разумеется, на фоне той ксенофобии, которая определяет психологический настрой отдельных индивидов, для ведения постоянных войн между общинами имеются и материальные причины, различные в разных культурах.

Может показаться неожиданным, но в сегментарных обществах обычно не воюют из-за земли, и лишь в немногих случаях (таких, например, как горный микроэтнос эйпо на западе Новой Гвинеи) войны между общинами непосредственно порождаются конкуренцией за пространство и имеют целью защиту своей территории от чужаков.

У яномамо, по словам самих этих индейцев, главной, если не единственной целью военных набегов на соседей является похищение тамошних женщин – моногамный брак в этом обществе не в чести, и большинство мужчин имеет по несколько жен, приобретаемых, главным образом, насильственным путем. При этом, этнографы, изучавшие общества с примитивной экономикой, неоднократно подчеркивали, что людям здесь далеко не чужда романтическая любовь. Вместе с тем трудно представить себе, что идеалы любви и верности могут играть сколько-нибудь существенную роль в организации семейной жизни, если женщина рассматривается как вещь, которую всегда можно похитить в соседней общине силой. При такой системе каждая вновь приобретенная мужчиной жена становится еще одной рабыней в составе полигамной ячейки, устойчивое существование которой абсолютно не гарантировано в условиях перманентной межобщинной вражды, когда выживает лишь тот, кто хорошо усвоил «право дубины и копья». В подобной ситуации ревность для женщины – непозволительная роскошь, а ведь считается, что именно это чувство лежит в основе моногамного брака в современном обществе европейского типа. При многоженстве, которое в сегментарных обществах почти неизменно оказывается вполне узаконенной, а местами – всячески поощряемой обществом формой семьи, женщина озабочена совсем другим. А именно, насколько полезной помощницей станет для нее очередная жена, приобретенная ее мужем. Когда индеец яномамо из общины саматари приводит к своему очагу юную пленницу, захваченную во время набега на общину караветари, старшая из двух его других жен сетует, что девушка слишком хрупка и миниатюрна. «Лучше бы взял себе женщину покрупнее, – говорит расстроенная индеанка, – чтобы она могла носить мне хворост».

Разумеется, далеко не во всех сегментарных обществах неприкрытое насилие занимает столь видное место в сфере брачных отношений, как у индейцев яномамо. Что же касается экономического значения полигинии как способа приумножения числа работников в семейной ячейке и, соответственно, ее материального благополучия, то этот принцип сохраняется практически во всех обществах с примитивной экономикой.

Например, у нуэров Восточной Африки девочки и женщины брачного возраста также оказываются в числе военных трофеев, хотя здесь главная цель межплеменных войн и набегов на общины других этносов – захват скота. Нуэры периодически осуществляют разбойничьи нападения на общины соседнего народа динка, связанного с нуэрами общими этническими корнями и так же, как и нуэры, живущего скотоводством. Постоянно воюя против динка, нуэры, однако, не нападают на другие народы, живущие с ними по соседству, например на шиллуков и ануаков. Когда нуэра спрашивают, почему те не подвергаются агрессии, он отвечает: «У них нет скота. Нуэры воюют только с теми народами, у которых есть скот. Если бы у них был скот, мы бы нападали на них и отнимали его, потому что они не умеют сражаться, как сражаемся мы».

Мотивы, лежащие в основе межобщинной и межплеменной вражды у некоторых этносов Новой Гвинеи, не выглядят для нас столь откровенно меркантильными, как те, что порождают войны у яномамо и нуэров. Здесь узаконенная вековой традицией охота на людей из числа «чужаков» гармонично вписывается в целостную систему архаических верований и причудливых ритуалов, которые определяют самосознание индивида и всю идеологию местной первобытной культуры. Я имею в виду так называемую «охоту за головами», по сей день практикуемую папуасами этноса асмат, живущими в юго-западной части Новой Гвинеи. «Асмат» в буквальном переводе означает «истинные люди». Такая самооценка, однако, не мешает этим папуасам расценивать в качестве полноценного охотничьего трофея голову своего единоплеменника из другой общины, а не только голову пришельца с белой кожей (например, миссионера), не относимого здесь к числу истинных людей.

Люди асмат занимаются охотой и рыболовством, а из сердцевины стволов дикорастущих саговых пальм изготовляют нечто вроде богатой крахмалом крупы, которая составляет основу их питания. Живут эти папуасы в благоустроенных деревнях, в каждой из которых обязательно есть так называемый мужской дом, представляющий собой своеобразный клуб для проведения всевозможных церемоний и ритуалов. Число жителей в этих деревнях колеблется от нескольких сотен до полутора тысяч человек. Никаких добрососедских сношений между деревнями обычно нет, и составляющие их общины находятся в состоянии постоянной вражды друг с другом.

Это и понятно, поскольку, согласно местному обычаю, инициация (посвящение в мужчину) каждого мальчика в деревне требует в качестве необходимого условия приобретение очередного трофея – головы кого-либо из мужчин другой общины. Важно то, что имя этого человека должно быть заранее известно его убийце, поскольку это имя будет присвоено юноше в момент инициации. Вместе с именем к нему должны перейти также сила, энергия и половая потенция убитого. Разумеется, каждый эпизод гибели члена одной общины рано или поздно влечет за собой ответный акт мести, так что потери обеих сторон неуклонно увеличиваются.

Еще сравнительно недавно охота за головами практиковалась и в других этносах Новой Гвинеи (например, у чамбули и абеламов на севере центральной части острова), а также жителями островов Микронезии и Меланезии в юго-западном секторе Тихого Океана. Например, на архипелаге Палау (Каролинские острова), лежащем примерно в 1 тыс. км к северо-западу от Новой Гвинеи, политическая обстановка в последней трети XIX в. выглядела, по свидетельству Н.Н. Миклухо-Маклая, следующим образом. «Войны – писал ученый, – очень часты в архипелаге, и самые ничтожные причины считаются достаточными для ведения их. Они значительно влияют на уменьшение населения, так как независимых друг от друга участков много, и все они постоянно ведут войну. Эти войны более похожи на экспедиции для добывания голов и, кажется, даже преимущественно ведутся с этой целью». Согласно местной традиции, голова чужака требовалась в то время для торжественного открытия мужского клуба в деревне.

На островах Адмиралтейства, примерно в 300 км к северу от Новой Гвинеи, во времена МиклухоМаклая был широко распространен каннибализм. Убитых во время набега на соседей доставляли на каноэ в деревню и съедали, а черепа их в дальнейшем хранили в мужском доме. Береговые жители охотились также на женщин и детей, спускавшихся с гор на побережье для поисков «даров моря». Не чужды были каннибализма и некоторые общины папуасов на Берегу Маклая. Здесь также поедали всех чужаков, независимо от их пола и возраста, которых удавалось захватить во время военной экспедиции или просто мимоходом. Недаром папуасы из той деревни, где находилась резиденция Миклухо-Маклая, отказывались сопровождать его в экскурсиях в соседние деревни. «Нет. Нельзя. Убьют! Всех убьют! Съедят!» – и это все, чего ученый мог добиться от своих проводников.

Миклухо-Маклай особенно подчеркивал «подлый», по его выражению, способ ведения войн у туземцев. Он пишет, что в их представлениях «... всякая хитрость, обман, засада считаются позволенными; даже нисколько не считается унизительным, если убивают при помощи большого числа людей одного человека, даже женщину и ребенка. Главное – добыть неприятельскую голову».

И если неравенство партнеров по семейной жизни в сегментарных обществах не должно слишком удивлять нас, – коль скоро его отголоски и по сей день не дают покоя борцам за равноправие женщины, то что действительно плохо укладывается в голове – это отсутствие в таких обществах каких-либо элементарных моральных запретов во взаимоотношениях с себе подобными, принадлежащими к общинам «чужаков». Когда читаешь (в записи известного итальянского энографа Этторе Биокка) воспоминания белой бразильянки Елены Валеро, которая в раннем детстве была похищена индейцами яномамо и прожила с ними около 20 лет, просто диву даешься, какой гремучий сплав непредсказуемости, наивного коварства и бессмысленной жестокости представляет собой поведение этих индейцев. Одна община приглашает на пиршество другую и ничтоже сумняшеся, истребляет мужчин-гостей по одному подозрению в каком-то их злом умысле. Или же мужская часть общины внезапно решает настичь гостей, только что покинувших их деревню, и уводит к себе всех женщин своих недавних друзей. Женщине, пытающейся спастись бегством, посылают вслед отравленную стрелу, а в момент нападения на соседей расстреливают из луков детей, попавших под горячую руку.

У гордых скотоводов нуэров, обладающих, по словам Эванс-Причарда, сильно развитыми представлениями о справедливости, – когда речь идет о взаимоотношениях с членами своей общины – набеги на общины динка считаются рутинным способом времяпровождения и даже своего рода развлечением. Мальчики, которых в обществе нуэров с раннего детства приучают решать все споры дракой, мечтают о том времени, когда они, сразу же после инициации, смогут принять участие в походе против динка и тем самым быстро обогатиться и приобрести репутацию воина. При таких набегах, как уже было сказано, женщин брачного возраста, девочек и мальчиков рассматривают в качестве военных трофеев наравне со скотом. Что же касается старух и младенцев, то их до недавнего времени забивали дубинами, а тела бросали в пламя подожженных деревенских построек.

Отсутствие каких-либо моральных и этических обязательств перед «чужаками», даже если они принадлежат к тому же этносу и к той же культуре, и вытекающее отсюда наивно-жестокое, инфантильное пренебрежение ценностью человеческой жизни – вот те черты, которые оказываются общими для всех тех анархических обществ Африки, Южной Америки и Океании, которые прошли перед нашими глазами. Увы, отголоски этих варварских обычаев бытуют еще и в нашем «развитом» индустриальном обществе, но здесь на страже безопасности индивида стоят право и законопорядок, нередко, к сожалению, нарушаемые.

Все это на мой взгляд, сильно подрывает позицию тех, кто верит, что фундаментальные нормы морали изначально свойственны человеческой природе. Очевидно, мораль и нравственность должны были пройти столь же долгий путь эволюции, как и сами социальные системы человека, чтобы идеи добра, гуманизма и справедливости стали хотя и не достижимым в полной мере, но по крайней мере провозглашенным во всеуслышание идеалом жизни общества.