В. ЯРХО

К нашему столу

30 сентября 1658 г. в газете Mercuris publicus появилось сообщение о том, что в Лондон привезен «превосходный китайский напиток «Голова султана», одобренный для употребления всеми медиками, который китайцы называют «Ча» (tcha), а другие народы – «Tea». Объявления о продаже и пользе употребления чая печатались ежедневно в течение многих лет, и реклама сделала свое дело. Теперь совершенно невозможно вообразить «добрую старую Англию» без чая, а традиция чаепития «файф о-клок» давно и прочно связана с представлением о Великобритании.

Однако русские люди попробовали этот китайский напиток лет на 20 раньше всех остальных европейцев.

В делах русского Посольского Приказа был обнаружен «статейный список» (так тогда назывался отчет о дипломатической командировке), составленный в 1638 г. Василием Стариковым, посланным во главе русского посольства из Москвы в ставку алтынских ханов на озере Упса. Хан встречал послов согласно этикету, принятому при китайском дворе. Их потчевали неким напитком, «сваренным из сухой травы». Так состоялось первое знакомство русских с чаем. Но русские послы тогда не распробовали его специфический вкус и не ощутили его пользы – чай им не понравился. На прощальной аудиенции алтынский правитель поднес в дар послам в его понимании самое ценное из того, что имел, – 200 бах-ча, т.е. 200 бумажных пакетов с чаем.

Стариков посчитал, что хан его крепко надул, подсунув сухую траву в ответ на доставленные им меха, дорогую посуду и иные подарки, но вида, конечно, не подал. В Москве, постатейно отчитываясь о поездке, посол добросовестно описал угощение хана, странный вкус травяного напитка и указал, что в дар при отъезде ему поднесли «товар ничтожный», с которым он понятия не имеет, что делать.

Спустя 16 лет в Китай из Иркутска был направлен боярский сын Федор Исакович Байков. По возвращении он также составил «статейный список», в котором изложил все, что видел, слышал, о чем говорил и что попробовал во время поездки. Среди прочего Байков указал, что китайцы подносили ему чай, «варенный с молоком и коровьим маслом».

Через 20 лет китайским чаем уже торговали в Москве. В старых таможенных книгах была найдена запись о сделке, совершенной на московском рынке неким шведским купцом Кильбургером, закупившим в 1674 г. партию чая по 30 коп. за фунт. Но этот торг был лишь транзитом товара в Европу – чай русские заваривать не умели, а когда пробовали, то попросту «варили в кипятке сухую ту траву, отчего мутное варево шибало пареной мочалой» и вкус имело соответствующий.

Настоящий прорыв в области постижения подлинного вкуса чая совершил Николай Спафарий, грек, состоявший на русской дипломатической службе. Посольским Приказом он был послан в Китай, после чего, вернувшись домой, написал большой труд об этой стране и народе ее населяющем. Конечно же, он не мог пройти мимо столь важного атрибута китайской жизни, как чай, и писал о нем следующее: «Трава чай нигде не родится такая, как здесь. Питие из нее китайцы очень похваляют: сила и лекарство от него всегда возвещает. Потому пьют они его и днем и ночью и гостей своих потчуют. Чай есть питие доброе и, как привыкнешь к нему, гораздо вкусное». Он подробно описал методику заварки чая и разъяснил последствия воздействия кипятка на сухую заварку.

Спустя два года после возвращения Спафария из Китая, в 1680 г. русское правительство заключило в Нерчинске торговый договор с властями Китая, и купеческие караваны пошли в столицы обоих государств. Чай стал чаще попадать в Россию, но широкого распространения среди русских этот напиток все еще не имел, и его по-прежнему везли в Европу, о чем свидетельствуют записи в таможенных книгах. Тем не менее именно чай стал основным товаром в торговле с Китаем, которая развивалась бурными темпами.

В 1727 г. на русско-китайской границе был основан город Кяхта как «место склада русских товаров, назначенных для торговли с Китаем». Тогда самый лучший сорт чая «Зеленый джунган» стоил 70 руб. за цибик в 100 фунтов. К середине XVIII в. цена достигла уже 100 руб. за цибик, а фунт хорошего зеленого чая стоил 1 руб., черного – 75 коп. Чаем китайцы расплачивались за русские товары: сибирскую «мягкую рухлядь» (меха), мерлушку и сукна европейских мануфактур.

Постепенно чай распробовали и в России, и торговля «китайской травой» стала столь выгодна, что в 1800 г. было принято «Положение о чайной торговле». Вся «кяхтинская торговля» могла производиться «только меной и без кредита», а коммерческие операции с китайцами разрешалось вести лишь лицам православного исповедания, без какого-либо допуска к этим делам иноверцев.

Трудным путь к столу русского человека был и у картофеля. На вкус его попробовали еще в начале XVIII в., вслед за просвещенной Европой, куда картошка попала раньше. Но это была кулинарная экзотика, скорее дань моде. Подавали его при парадных трапезах в императорском дворце и долго путались, называя этот «фрукт» то «патетосом», то «тартюфелем», то «земляным яблоком».

Распространение картофеля:
1 – место происхождения; 2 – места культивации

Императрица, разобрав, что картошка должна хорошо произрастать в нашем климате, и желая научить своих подданных выращивать «сии полезные и питательные плоды», высочайшим распоряжением в 1765 г. повелела принять все меры к распространению картошки в России. Это было продиктовано идеей радикально изменить привычное питание населения, дать простолюдинам вдобавок к хлебу еще какой-нибудь массовый, недорогой и питательный продукт, который бы мог решить проблемы межсезонных голодовок и повального голодного мора в те годы, когда хлеб не родился. От частого голода крестьян над российской империей постоянно витала опасность бунтов. Жестокость, с которой подавлялись бунты, порождала их новые всплески.

К делу подошли «по-государственному»: всем губернаторам из Петербурга было разослано по нескольку четвериков семенных клубней «для раздачи оных дворянам и городским жителям». К клубням прилагалось отпечатанное «наставление о разведении и употреблении».

Почти сразу же эта затея привела к сенсационному результату. В Новгороде картофель, посаженный лишь в июне (позже времени, указанного в наставлении) и при минимальном уходе, успел вызреть за короткое северное лето и дал урожай «сам 86»! Новгородский губернатор Сиверс, пораженный такой урожайностью и вкусом «заморского фрукта», сделался ярым его поклонником и пропагандистом. Рапортуя в Петербург, он писал императрице: «Всякого чина люди сим новым плодом довольны были и приносят благодарения всемилостивейшей попечительнице». Вместе с тем он отмечал, что картошки выросло пока все же не столько, чтобы ее саму по себе можно было в пищу употреблять, а потому в Новгороде картофель лишь стали добавлять в щи, что, впрочем, было тоже неплохо.

Сиверс стал предлагать картофель крестьянам своей губернии, но те опасались, что, заняв землю огородов под «барскую забаву», на зиму останутся без привычных овощей. Боясь прогневить губернатора, они отнекивались тем, что понятия не имеют, что с теми «потатосами» делать. Сиверс даже написал специальную кулинарную инструкцию, в которой рекомендовал печь картофель в пирогах или просто в золе, варить в воде и, размяв, употреблять с молоком, с маслом коровьим или постным. Еще предлагал сушить картофель и делать из него муку.

Агитация за картофель успеха не имела, и до конца века он выращивался лишь на огородах в дворянских усадьбах. Некоторые помещики достигали в этом больших успехов, но еще долгое время картошка в России была экзотикой.

Впервые выращивать картошку не из клубней, а из семян, решили попробовать в 1844 г. В Европе за 182 руб. были куплены два фунта картофельных семян, которые отправили губернаторам Восточной и Западной Сибири. Верховная власть вообще в это время решительной рукой взялась за дело, и приказы о повсеместном разведении картофеля посыпались, как из рога изобилия.

Получив семена и клубни, но не зная толком, что с ними делать, местные чиновники, желая «потрафить высокому начальству», путем угроз принуждали крестьян сажать неведомую «ботаническую культуру». Но «новгородское чудо» не повторилось, и картошка, которую покидали в мерзлую землю, урожая не дала. Снова был голод в деревнях, и когда картошку вновь привезли для посадки, в целом ряде мест России вспыхнули «картофельные бунты». Бунты эти были подавлены, с растением разобрались, и оказалось, что нет в нем ничего особенно хитрого – растет оно от Кавказа до Архангельска.

Теперь уж никто и не поверит, что картошку в России стали есть, и то далеко не везде, только во второй половине XIX в.

Совершенно особым, ни на что не похожим путем, пришли к столу россиян американские овсяные хлопья «Геркулес». В 1894 г. одна американская компания завезла в Петербург огромную партию этой «новой универсальной крупы». На Невском проспекте и в других людных местах города разом засуетились множество рекламных агентов, нанятых фирмой-производителем для невиданной тогда еще в России «рекламной агрессии».

Агенты фирмы бесплатно раздавали прохожим на улицах стограммовые кулечки с «новым продуктом». К нему прилагалась листовка, рассказывавшая о чудесном качестве и простоте приготовления первоклассной овсяной каши и заверявшая, что очень скоро «Геркулес» можно будет купить во всех бакалейных лавках города. Сам же товар пока в продажу не поступал, что привело к ажиотажному спросу на него.

Петербургские газеты, возмущенно писали о «засилье американской рекламы на Невском». В этих статьях поминали недобрым словом и раздатчиков «Геркулеса», и огромные термометры и часы, вывешенные на стенах домов, с названиями фирм, предлагавших его, и ручки дверей с рекламными клеймами, и прочее в таком роде – совершенно так же, как нынче ругают кока-колу и рестораны «Мак Доналдс».

Но опыт прошлого подсказывает, что эти ругательные публикации не приносят никакой пользы, кроме гонорара расторопному репортеру. Лет эдак через 200–300 наши потомки на страницах старых газет и журналов смогут прочесть о том, какие глупости писались по поводу самых обычных вещей и событий. И это, вообще говоря, немаловажно для истории цивилизации, ведь, как сказал один английский историк: «Просматривая в старых журналах публикации, будто видишь и слышишь современные им поколения, давно уже мертвые. Они посвящают нас в тысячи мелочей прежней жизни, на которых, может, и не остановит своего внимания историк, но которые, тем не менее, составляют часть основания цивилизации».