А.ГОРЯШКО

Загадки Кота Мурлыки

Н.П. Вагнер

«Это был старый и весьма почтенный Кот, но, к сожалению, полный всяких противоречий... Он был, бесспорно, почтенный Кот, но всегда вооружался против всякого почтенья, называя его китайской церемонией... Он любил науку и терпеть не мог ученых. Любил искусство и ненавидел искусников: в особенности таких, которые всю свою жизнь пели фальшивые ноты. Одним словом, это был очень оригинальный Кот, хотя всякую оригинальность не любил и преследовал: во-первых, уже потому, что никак не мог отличить оригинальное от модного, а главное, потому, что все оригинальное, по его мнению, заслоняет от нас все обыкновенное, простое, что мы должны изучать или что требует нашей помощи».

Так впервые, в 1872 г., рекомендовал своего героя автор «Сказок Кота Мурлыки», Николай Петрович Вагнер, 43-летний профессор зоологии, почетный член Петербургского университета.

Если исходить из вполне обоснованного утверждения, что всякий пишущий в конечном итоге пишет о себе, характеристика Кота Мурлыки выглядит весьма забавной. Н.П. Вагнер «терпеть не мог ученых», однако был известным ученым, «ненавидел искусников», однако был заметной фигурой и в мире искусства. А уж что до нелюбви к «оригинальности», то тут совсем смешно – в своем времени и кругу Николай Петрович был одной из самых оригинальных фигур, оригинальной настолько, что многие считали его попросту сумасшедшим.

Казалось бы, Н.П. Вагнер вовсе не является загадочной персоной в русской истории. Его биографию, списки трудов, достижений и наград легко можно обнаружить в основных изданиях и по истории русской зоологии, и по истории русской литературы, и даже по истории мистических учений конца XIX в. Беда, однако, в том, что эти биографии, на первый взгляд, не имеют между собой ничего общего. Будто написаны о разных людях. Единственный биограф, более или менее полно отразивший все стороны деятельности Вагнера, к тому же сделавший это достаточно тактично и доброжелательно, – Владимир Михайлович Шимкевич¹, начинавший научную карьеру в качестве ассистента Вагнера. Однако он познакомился с Вагнером когда тому было уже 56 лет, а оставленное им описание относится, вероятно, к еще более зрелому возрасту, ибо Николай Петрович представлен там в виде «седенького старичка, уже согбенного годами, но еще недряхлого, со странным, почти стеклянным взглядом, всегда устремленным куда-то мимо собеседника». Куда был устремлен его взгляд? Попробуем понять того самобытного и противоречивого человека, каким был Николай Петрович Вагнер. А если не понять, то, по крайней мере, быть снисходительными к тому, чего понять мы не можем.

Н.П. Вагнер «Беспозвоночные Белого моря»

От Николеньки к Николаю. Юность героя

Николенька (ведь не Николаем Петровичем звали его в детстве!) родился 18(30) июля 1829 г. в большой дворянской семье. Семья жила тогда на Богословском заводе Верхотурского уезда Пермской губернии, где служил врачом отец, Петр Иванович Вагнер (1799–1876), выпускник Дерптского университета, доктор медицины.

О детских годах Вагнера сохранилось свидетельство лишь одного очевидца – его самого, записанное спустя полвека. Свидетельство несколько одностороннее, ибо автор не ставил задачи описывать свое детство, а лишь откликался на приглашение Санкт-Петербургского комитета грамотности принять участие в составлении списка общеобразовательных книг и тех, которые произвели на него наибольшее впечатление. Однако односторонность вполне искупается подробностью и искренностью – как это часто бывает, вполне формальная задача вызвала к жизни целый поток воспоминаний и мыслей, озаглавленный автором «Как я сделался писателем? (Нечто вроде исповеди)». Здесь, за неизбежным частоколом названий книг и фамилий авторов, то и дело мелькают подробности жизни семьи Вагнеров – семьи, вероятно, довольно обычной для своего времени и круга. Однако теперь, почти 200 лет спустя, нам, не жившим подобной жизнью, эти подробности кажутся иногда позабытой цитатой из Пушкина или Толстого.

Свою раннюю, до 7 лет, чуткость к слову, к «ритмической гармонии» слова, возникшей раньше понимания смысла, Вагнер всецело считает заслугой старой няньки, крестьянки Натальи Степановны Аксеновой, «личности весьма своеобразной и даровитой». «Она последовательно вынянчила моих сестер и брата и постоянно выказывала нам такую теплую и сильную привязанность, как будто мы все были ее собственными детьми». В точном соответствии с законом жанра нянька пела детям старинные песни и баллады «в долгие зимние вечера, ...сидя за своим неизменным шерстяным чулком». Интересы мальчика определялись и тем, что «в то время... занятия каждой интеллигентной семьи, кроме обычных житейских хлопот, забот и мелких развлечений, сосредоточивались на литературе и музыке. Рассказы отца и матери об опере и балете на сцене Большого театра в Петербурге сильно затронули …детское воображение». Восьмилетний Николенька «делал кукольный театр, декорации и актеров из бумаги и разыгрывал… оперу перед глазами …маленьких сестер и ...дворни», рассматривал старинные гравюры в энциклопедиях «Зрелища вселенной» и «Библиотека путешествий». «На столах нашей квартиры, – пишет Вагнер, – постоянно лежали или повести Марлинского, или поэмы и стихотворения Пушкина, или баллады Жуковского». Домашнее образование детей контролировали родители – тома журнала «Живописное обозрение» давались для прочтения только старшим сестрам (окончившим курс в Екатерининском институте) и затем тщательно прятались. Николенька читал специально для него выписываемый «Детский журнал» и обязан был ежедневно заучивать фразы из французского учебника и отвечать урок матери.

Казань. Здание первой мужской гимназии

Отец нашего героя, помимо литературы и музыки, интересовался и полезными ископаемыми Урала и даже открыл минерал, который назвал «пушкинитом» – в честь Мусина-Пушкина, попечителя Казанского округа. Вероятно, интерес был достаточно серьезен, так как в 1840 г. Вагнер-старший занял место экстраординарного профессора по кафедре минералогии и геогнозии в Казанском университете. Семья переехала в Казань, и одиннадцати лет Николай был определен в частный пансион М.Н. Львова, а впоследствии перешел в Казанскую гимназию. В пансионе Николай начал писать стихи и рассказы, издавать собственный рукописный журнал, увлекся рисованием. «Я помню также, что в 14 лет я собирал моих братьев, сестер и чужих детей, усаживал их в зале и целые часы рассказывал им экспромтом какую-нибудь бесконечную сказку, в которой не было ничего, кроме фантазии». (Забегая вперед, скажем, что позднее очевидцы преподавательской деятельности Николая Петровича отзывались о нем, как об исключительно плохом лекторе. Наверное, сказки Вагнер рассказывал куда лучше, чем читал курс зоологии беспозвоночных.)

Однако в последнем классе гимназии, по свидетельству Вагнера, его «начала увлекать одна страсть, которая вскоре поглотила меня всецело и крепко держала в своих когтях почти целых десять лет. Я говорю о страсти к энтомологии или, вернее, к собиранию насекомых и составлению из них коллекций. Понятно, что все другие привязанности отошли на второй план…». Эта новая страсть привела Николая в 1845 г. на отделение естественных наук Казанского университета.

Между прочим, там же, в Казанском университете, в это время учился Александр Бутлеров – будущий великий химик. Они подружились, дружба эта сохранилась на всю жизнь, и в статье Н.П. Вагнера, посвященной памяти Бутлерова², встречается немало интересных подробностей, характеризующих студенческие го-ды самого Николая. Прежде всего, здесь мы находим единственный портрет юного Вагнера (фотографий того времени не сохранилось). Он пишет, что выглядел почти ребенком «с довольно большими зелено-серыми глазами, с непокорными волосами, которые постоянно торчали вихрами то там, то здесь — и с большими выдававшимися, как бы оттопыренными губами». Рост же его был таков, «что во всех лавках не могли найти шпаги настолько короткой, чтобы она не заходила ниже щиколотки, и принуждены были обрезать почти на вершок самую короткую шпагу, какую находили в Гостином дворе»³.

Казань. Главный корпус университета

Николай Вагнер, Александр Бутлеров и третий их приятель, Дмитрий Пятницкий, все годы учебы в университете просидели на одной скамье, вместе готовились к экзаменам, вместе совершали загородные прогулки. «И когда смеркалось, то мы возвращались домой по главной, Воскресенской, улице, – пишет Вагнер. – Я садился на плечи к брату Пятницкого — Николаю, который был высокого роста, и накрывался его шинелью. От этой комбинации выходила фигура колоссального, фантастического роста. Мы все шли поодаль и наблюдали эффект ее впечатления на прохожих. Все с ужасом сворачивали с тротуара и долго, с изумлением, смотрели на нее, а некоторые при этом даже крестились».

Вагнер и Бутлеров страстно увлекались коллекционированием бабочек, совершая свои экскурсии в окрестностях Казани и часто удаляясь от города на 10, 20 и 30 верст⁴. Летом 1846 г. отец Николая, профессор П.И. Вагнер, возглавил экспедицию в киргизские (так тогда называли южные заволжские) степи для сбора коллекций растений и насекомых. Участниками экспедиции стали и три неразлучных приятеля.

Наряду с вполне обычными для молодого студента развлечениями и увлечениями, не оставлял Вагнер и литературной деятельности. В 1848 г., 19-летним студентом третьего курса, он опубликовал в журнале «Русская иллюстрация» два небольших научно-популярных очерка: «Жуки атехви» и «Жуки могильщики». «Кроме них, я послал в редакцию целую тетрадку ребусов, из которых она многие напечатала в течение года. Послал также несколько карикатур на русские пословицы, которые неизвестно почему не были напечатаны».

В 1849 г. Николай окончил отделение естественных наук Казанского университета со степенью кандидата и золотой медалью за представленное сочинение «О лучших характерных признаках для классификации насекомых». После окончания университета работал преподавателем естественной истории и сельского хозяйства в Нижегородском Александровском дворянском институте, затем стал адъюнктом Казанского университета, где в 1851 г., 22-х лет, получил степень магистра зоологии за сочинение «О чернотелках (Melasomata), водящихся в России».

Пока все идет нормально. Симпатичный романтичный мальчик, увлеченный и в меру хулиганистый студент, начинающий ученый – и ровно никаких странностей, а уж тем более поводов видеть в нем сумасшедшего.

Открытия духовные, зоологические, литературные

В том же 1851 г., когда была получена магистерская степень, произошло событие, возможно, куда более важное для Вагнера: «…В это время я простудился, схватил воспаление желудка и около трех недель провел в постели. …И вот, при этом безвыходном положении, не имея возможности получить помощи от обыкновенных человеческих сил, я обратился к помощи иных высших сил и горячо молился, чтобы мне была послана необходимая крепость… В первый раз в жизни я взял в руки Евангелие с желанием познакомиться, насколько можно основательно, с учением Христа. Помню, чтение первого Евангелия произвело на меня сильное и тяжелое впечатление, и только Евангелие от Иоанна примирило меня с Небом. Но вскоре началось совершенно противоположное течение, в другую сторону. Окруженный в Казанском университете… молодыми профессорами, моими товарищами, …я невольно подчинился их влиянию и начал вдумываться в простое и великое учение великого Учителя, причем многое казалось мне в то время исполненным противоречий, которых я не мог примирить».

Впрочем, духовные искания – дело также вполне обычное, причем именно в этом возрасте. К тому же, они, похоже, никак не отражаются на благополучном развитии профессиональной карьеры как на зоологическом, так и на литературном поприще. На протяжении следующего десятилетия Вагнер получает докторскую степень за диссертацию «Общий взгляд на паукообразных», печатает научно-популярные статьи в «Вестнике естественных наук», ездит в научные командировки за границу. В 1860 г. он утвержден профессором зоологии Казанского университета, с 1861 по 1864 г. редактирует «Ученые записки Казанского университета».

Громкая известность пришла к Н.П. Вагнеру в 33 года, в 1862 г. Тогда в работе «Самопроизвольное размножение гусениц у насекомых» был впервые опубликован установленный им факт педогенеза (девственного размножения) в личиночном состоянии, когда личинки двукрылого насекомого из группы Cecidomyidae размножаются, развивая внутри тела новые такие же личинки. Факт этот казался настолько невероятным, что русские академики Бэр и Брандт решились представить работу Вагнера на соискание Демидовской премии лишь после того, как лично убедились в безошибочности открытия, а Зибольд, основатель и редактор известного журнала «Zeitschrift fur wissenchaftliche Zoologie», в течение двух лет не решался печатать присланную ему Вагнером статью.

Но в конце концов справедливость восторжествовала. Доказательство истинности открытия Вагнера принесло ему Демидовскую премию Императорской Академии наук, премию Бордена Парижской академии, мировую известность и… похоже, изрядную самоуверенность на всю оставшуюся жизнь. Ибо, как пишет Шимкевич, впоследствии, когда Вагнеру указывали на явные ошибки в работе, он отвечал: «Педогенезу тоже не верили, а оказалась – правда». Ту же аргументацию, по свидетельству Шимкевича, Вагнер употреблял в защиту «различных спиритических невероятностей».

Самоуверенностью ли считать это, или верой в свои силы – дело вкуса. Разница лишь в интонации и симпатичности нам героя. Но когда в 1868 г. в России впервые вышел перевод сказок Андерсена, 39-летний Вагнер, прочитав их, легко заметил: «Многие из них мне… понравились, но многими я был недоволен, находил их слабыми и задал себе вопрос: неужели я не могу написать так же или лучше?» В течение следующих трех лет Вагнер сочиняет около дюжины сказок, которые впоследствии составят первое издание «Сказок Кота Мурлыки». Одновременно со сказками, Вагнер, соблазненный объявлением в журнале «Нива» о премии в тысячу рублей за «повесть из русской жизни», за два месяца пишет такую повесть, опубликованную потом в «Русской мысли» под названием «К свету».

Дело, конечно, не в жадности. По свидетельству Шимкевича, сам Вагнер не раз говорил, что смотрит на литературную работу как на средство к существованию. Возможно, он отчасти и лукавил, писать ему явно нравилось. Но вопрос средств к существованию действите-льно стоял остро. Несмотря на приобретенную благодаря открытию педогенеза мировую известность, по словам самого Вагнера, «тогдашнее (1864 г.) материальное положение ординарного профессора было весьма не блестяще». В 1869 г., в переписке А.О. Ковалевского с И.И. Мечниковым, обсуждается желание Вагнера перейти из Казанского в Петербургский университет, при этом главный вопрос – материальный. «Н.П. Вагнер очень хочет перейти на ваше место в Петербурге, но все еще надеется, что ему дадут в университете прибавку до 3000», — писал Ковалевский Мечникову в июле 1869 г. И спустя три месяца: «Вагнер не решается перейти на 2000 рублей…»⁵.

С 1869 г., в 40 лет, положение, как будто, улучшается. Во всяком случае, внешняя сторона биографии выглядит весьма солидно. В 1869 г. Вагнер избран почетным членом Санкт-Петербургского университета и президентом Общества естествоиспытателей при Казанском университете. К осени 1871 г. состоялся его перевод в Петербургский университет в качестве сверхштатного профессора по кафедре зоологии и сравнительной анатомии, и Вагнер возглавил только что образованный Зоотомический кабинет (кафедру зоологии беспозвоночных). В 1872 г. выходит первое издание «Сказок Кота Мурлыки».

Однако на деле все опять не так гладко. Будучи формально главой нового подразделения Университета, Вагнер заслужил лишь упреки современников: «…при нем преподавание было поставлено далеко не на надлежащей высоте. Лекции его оставляли желать многого даже в смысле научности изложения… Никаких занятий по зоотомии, которые, конечно, являлись ближайшим делом Зоотомического кабинета, им организовано не было, и вообще, при Н.П. Вагнере, т.е. в течение почти 25 лет, Зоотомический кабинет стоял значительно ниже во всех отношениях Зоологического кабинета...⁶

Отзывы о литературных его тру-дах тоже неоднозначны. Газета «Екатеринбургская неделя» в 1887 г. писала: «Неисчерпаемое богатство фантазии, чарующая прелесть языка, вымысел, под которым кроется глубокая мысль, все это производит на читателя неотразимое впечатление и в то же время делает эти сказки интересными и для детей, и для взрослых». А вот В.М. Шимкевич приводит другую точку зрения: «Мне пришлось слышать один весьма резкий отзыв о его беллетристике: «это какой-то всемирный плагиат». Конечно, это хвачено слишком через край, но действительно, когда читаешь его повести и романы, то все время кажется, что где-то и когда-то нечто подобное читал. Лучшее, что им оставлено, это, конечно, «Сказки Кота Мурлыки», но и там так часто чувствуется то Андерсен, то Гофман».

Странная страсть

Интересное дело: что такое и когда вдруг случилось? Оставим в стороне обсуждение достоинств литературных произведений Вагнера, это, в конце концов, дело вкуса. Но что произошло с его научными занятиями? То, что хороший ученый, как правило, оказывается плохим администратором, факт общеизвестный – это просто разные специальности, требующие разного устройства мозгов. Но Вагнер что-то уж больно плох: и занятий не организовал, и лекции читал скверно, и учеников практически не оставил, и даже в области чисто научных занятий заслужил нарекания от коллег.

Такое впечатление, что ему было просто неинтересно. Точнее, что ему уже (к моменту перевода в Петербург и получения отрицательных отзывов) стало интересно совсем другое. Тут важно отметить: в «Исповеди» Вагнер практически ничего не говорит о своих зоологических занятиях – ситуация почти невероятная для настоящего ученого. Зато несколько раз отмечает, как типичную для себя, следующую особенность восприятия литературных произведений: «внимание мое преимущественно останавливалось на необыкновенных грандиозных явлениях», «мне нравилось все эффектное, необычайное». Важно тут и наблюдение, сделанное хорошо знавшим Вагнера Шимкевичем. С одной стороны «у Н.П. Вагнера было несомненное зоологическое чутье, которое помогает находить интересные темы для исследования и подмечает те области, где возможно ожидать наиболее заслуживающих внимания в данную эпоху результатов». Но с другой – «нередко в Н.П. Вагнере художник превалировал над исследователем, и тогда его чутье завлекало его в дебри смутных предположений и слишком смелых гаданий».

Так, может быть, именно наукой занимался он чисто формально, лишь ради средств к существованию и успехов в ней достиг только благодаря «зоологическому чутью» и в некотором роде везению? И вполне возможно, что в науке, как и в литературе, увлекало его лишь все «эффектное» и «необычайное», а повседневная работа была скучна? Но тогда перед нами, несмотря на все титулы и 40-летний возраст, все тот же романтичный мальчик, зачарованный нянюшкиными балладами? Только роль баллад стало выполнять что-то иное? Вот теперь, и по логике изложения, и по течению жизни Николая Петровича, пора обратиться к самой малопонятной для нас области его занятий – спиритизму.

Основа спиритизма – признание возможности общения людей с душами умерших через посредство особых лиц – медиумов. Верование это известно с глубокой древности и имело широкое распространение у древних вавилонян, халдеев, египтян, греков и других народов. В середине XIX в. увлечение спиритизмом возродилось в Америке, откуда начало быстро распространяться по Европе и России. В 1870-х гг. в русском обществе увлечение спиритизмом уже бушевало вовсю, в Петербург часто приезжали медиумы, устраивались спиритические сеансы. В 1871 г. Вагнер впервые познакомился со спиритизмом, а к 1875 г. уже был широко известен как один из горячих его сторонников.

«Было ли это поразительное легковерие, характерное для тогдашнего настроения интеллигентной среды, или упрямая стойкость убеждения, характерная для Н.П. Вагнера в подобных вопросах? Сделался ли Н.П. Вагнер жертвой мистификации или сам считал ее допустимой для убеждения неверующих в том, в чем сам был убежден с полной и несомненной достоверностью?» – пытался понять В.М. Шимкевич, считавший подобное увлечение весьма странным для профессора зоологии.

Продолжение следует