А.ГОРЯШКО

Окончание. См. № 15/2006

Загадки Кота Мурлыки

Так ли уж оно было странно? Не говоря уже о том, что спиритизмом увлекались в то время почти в каждой интеллигентной семье (вплоть до членов царской фамилии), сторонниками спиритизма были и давний друг Вагнера профессор А.М. Бутлеров – известный русский химик, создатель теории химического строения вещества и крупнейшей школы химиков-органиков; и один из наиболее видных астрономов Франции, исследовавший каналы Марса К.Фламмарион; и английский физик Д.Тиндаль; и знаменитый итальянский криминалист и антрополог Ч.Ломброзо. В спиритизм веровал английский естествоиспытатель, биолог-эволюционист и путешественник Альфред Рассел Уоллес и французские ученые-физики, исследователи радиоактивности, Мари Склодовская и Пьер Кюри. Спиритизм защищал крупнейший ученый XIX в. Уильям Крукс – один из основателей атомной физики. Компания вполне достойная, и было бы слишком самонадеянным счесть всех этих людей попросту сумасшедшими, как сочли сумасшедшим Вагнера.

В 1875 г. Вагнер опубликовал две нашумевшие статьи в защиту спиритизма, что послужило причиной его знакомства с Ф.М. Достоевским. В своих «Воспоминаниях» жена писателя А.Г. Достоевская пишет: «Летом 1876 года в Старой Руссе жил с семьею профессор Санкт-Петербургского университета Николай Петрович Вагнер. …Он … произвел на моего мужа хорошее впечатление. Они стали очень часто видеться, и Федор Михайлович очень заинтересовался новым знакомым как человеком, фанатически преданным спиритизму». Несмотря на то, что А.Г. Достоевская приводит имя Вагнера в ряду «умных и талантливых ученых», «многолетних и искренних друзей» Достоевского, сама она явно относится и к нему, и к его увлечению безо всякого почтения: «На вид это маленький смешной человечек с женским визгливым голосом, с огромною соломенною пастушескою шляпою и с огромнейшим пледом в руках. <...> По-видимому, очень простой, хотя несколько смешной человек. На другой день я видела его в парке на скамье читающим письмо (вероятно, от кого-либо с того света) и до того погруженным в чтение, что никого не видел (меня тоже не видел). Затем вскочил и три раза пробежал взад и вперед по длинной аллее, а затем пропал. Вообще в этот раз имел вид полусумасшедшего человека (как и следует спириту)». Пожалуй, именно это описание хронологически является самым ранним в череде описаний Вагнера как странного и полусумасшедшего человека.

Воспринимал ли сам Федор Михайлович Вагнера иначе или интерес к спиритизму был для него важнее внешнего вида, но дачное знакомство имело продолжение. В течение 1875–1876 гг. они переписывались и встречались в Петербурге, а в 1876 г. Достоевский по приглашению Вагнера даже принял участие в медиумическом сеансе у А.Н. Аксакова. Однако «Дневник писателя» за 1876 г. говорит о том, что увлечения Вагнера Достоевский не разделил: «Спиритизм – какая глубокая чья-то насмешка над людьми, изнывающими по утраченной истине; и тут кто-то говорит: постучите-ка в стол, и мы вам, пожалуй, ответим, что вам делать и где ваша истина».

Однако в 1876–1877 гг. Достоевский еще пишет Вагнеру вполне доброжелательные письма («Не пожалуете ли ко мне попить чайку? Принесли бы мне чрезвычайное удовольствие и доказали бы, что Вы добрый и наилюбезнейший человек»). Личные отношения сохраняются несмотря на то, что Вагнер продолжает активно заниматься спиритизмом. Так, в 1876–1878 гг. он издает журнал «Свет», посвященный, в основном, вопросам спиритизма, и пытается (безуспешно) привлечь к сотрудничеству в этом журнале Достоевского.

Что думал о Достоевском Вагнер, огорчало ли его, что Федор Михайлович не разделил его страстного увлечения, мы, к сожалению, не знаем – ответные письма Вагнера Достоевскому не опубликованы. Вполне вероятно, что Вагнер вообще был довольно равнодушен к наличию единомышленников, ему важно было верить самому. К тому же именно в это время новая страсть овладела 47-летним профессором – он задумал устроить на Белом море биологическую станцию, и создание этой станции стало вторым, и последним, что обессмертило его имя в истории русской зоологии.

Соловки

В 1867 г. в Санкт-Петербургском университете состоялся Всероссийский съезд естествоиспытателей. На этом съезде было принято решение об организации при каждом университете России своего Общества естествоиспытателей. Петербургское общество было утверждено спустя год. Одной из первоочередных задач, которую поставило перед собой Петербургское общество, было изучение северных районов страны и прилегающих к ним морей. Начались экспедиции на Белое море: первая состоялась в 1869 г., вторая – в 1870 г., а в 1876 г. Н.П. Вагнер возглавил третью. Базой экспедиции стали Соловецкие острова, знаменитый Соловецкий монастырь. Надо полагать, что, отправляясь в эту экспедицию, Вагнер всего лишь выполнял очередную служебную обязанность. Но Соловки очаровали его. Отчет Вагнера об экспедиции 1876 г. не уступает в поэтичности его сказкам: «…Наверное, ни одна местность не способна окружить исследователя таким тихим, приютным покоем, таким отчуждением от интересов дня, интересов насущной жизни, как бухта Соловецкого монастыря, которому я поистине обязан полными удобствами для моих исследований. Эта невозмутимая тишина среди пустынных, безлюдных мест, эта полная свобода, данная исследователю располагать вполне своим временем и делом, должны, по-моему, привлечь каждого, желающего без помехи работать над жизнью морских животных. Но в то же время это отчуждение от цивилизованной жизни крайне затруднительно для исследователя, лишенного книг, инструментов, приборов, посуды и пр. Чтобы воспользоваться удобствами местности и уничтожить неудобства, мне пришла мысль учредить на берегу Соловецкого острова зоологическую станцию».

Биологическая станция Соловецкой обители. Гравюра из книги Вагнера

«Несомненное зоологическое чутье» Вагнера, о котором писал Шимкевич, сказалось и здесь. Необходимость создания биологической станции назрела, и Вагнер стал первым, кто сумел сформулировать ее и воплотить в жизнь. Более того, в первый же год он уже говорил о необходимости создания целой сети биологических станций («Учреждение одной станции, в одном углу целого моря, слишком недостаточно») и даже начал подыскивать для них наилучшие места («Чтобы помочь по возможности этому делу я вошел в сношения с Морским министерством и получил помещение еще для двух станций в зданиях маяков, на мысах Орловском и Святого Носа»). Идея организации на Белом море сети биостанций воплотилась лишь во второй половине XX в., но станция «Соловецкая» была создана очень скоро. Уже во время первой экспедиции Вагнер начал переговоры с настоятелем Соловецкого монастыря Архимандритом Феодосием «с просьбою посвятить одно из монастырских зданий этой научной цели». Переговоры продолжались до тех пор, пока настоятелем монастыря не стал Мелетий, с ним-то и было достигнуто соглашение в 1880 г. В 1881 г. идею одобрил Священный Синод, а в 1882 г. Н.П. Вагнер уже работал в здании биологической станции.

Станция тут же приобрела большую популярность у зоологов. На нее приезжали петербургские, московские, харьковские, варшавские, юрьевские и казанские ученые и студенты. На базе станции выполнены классические работы по фауне беспозвоночных Белого моря, начаты паразитологические, гистологические, альгологические и другие исследования. Результатом работы на станции самого Н.П. Вагнера стала монография «Беспозвоночные Белого моря» (СПб., 1885г.). Громадного формата издание с роскошными иллюстрациями было опубликовано на русском и немецком языках на средства, выделенные Министерством народного просвещения. В.М. Шимкевич утверждает, что книга эта содержала «немало промахов», причем таких, которые были очевидны даже ему – начинающему тогда зоологу. А вот современные специалисты по зоологии беспозвоночных говорят, что книга эта написана талантливо, и особенно восхищаются рисунками. К сожалению, в самой книге отсутствуют какие-либо указания на авторство художника, но, скорее всего, рисунки также сделаны Вагнером. Он увлекался рисованием еще в гимназии, умение зарисовывать объекты изучения было необходимой частью университетского образования зоолога, да и не очень принято было в те времена нанимать художников для иллюстрации научных трудов. И вот что удивительно – на рисунках этих отражены такие подробности строения беспозвоночных, которые не всегда удается увидеть даже при помощи современной техники.

Здание Соловецкой станции в наши дни. Фото А.Горяшко

Директором Соловецкой станции Н.П. Вагнер состоял до 1894 г. По энергии, затраченной им на организацию этой станции, по успешности работы на ней, несомненно, что Соловецкая станция была для Вагнера не просто местом службы. «Н.П. Вагнер любил Соловки, любил тамошний рыбный стол (он не ел мяса вообще), любил всю монастырскую обстановку… – пишет В.М. Шимкевич. – Н.П. Вагнер работал усердно, иногда ездил с нами на море, но недалеко, особенно после того, как я раз его едва не утопил, слишком самонадеянно взявшись управлять парусами, чуть ли не в первый раз в жизни. Совместная поездка нас не сблизила, однако, и вообще с ним трудно было сблизиться: слишком он был своеобразный человек и не только по взглядам, но и по манере себя держать. Он никогда почти не вступал в споры, а чуть что – сейчас же умолкал и прятался в свою старческую раковину».

Последние годы

Основная несправедливость всех доступных описаний личности Вагнера состоит в том, что они относятся именно к последним годам его жизни, когда он уже совсем ушел «в свою старческую раковину», но невольно создают у читателя превратное впечатление, что именно таков он был всегда.

«Он производил неприятное впечатление как в физическом, так и в моральном отношении. Маленький, сутулый, с кривыми ногами и расставленными вбок руками, он походил на паука. Особенно неприятно было выражение его лица с маленькими свинцового цвета глазами. Голос у него был какой-то скрипучий. Несомненно, это был психопат… Случай с зоологом С.М. Герценштейном показал нам, что за человек был Н.П. Вагнер… Когда мы ехали на Мурман, с нами ехал на Соловки и Н.П. Вагнер. На одной почтовой станции между Повенцом и Сумским Посадом мы остановились пить чай и разложили свои припасы. С.М. Герценштейн по крайней рассеянности и близорукости взял булку, принадлежавшую Н. Вагнеру, и стал уже ее есть. Вагнер рассердился и громко обвинил Герценштейна в краже этой булки, прибавив кое-что об его национальности… Мы – свидетели этого пришествия – не знали, куда девать глаза от стыда», – пишет А.М. Никольский.⁷

Случай, что и говорить, некрасивый. Тем более, что Соломон Маркович Герценштейн, ученый-хранитель Зоологического музея, славился близорукостью и забывчивостью. Но и делать выводы о характере Вагнера на основании этого случая было бы слишком поспешно. «И человек, и животное более способны к положительным нравственным движениям в тех случаях, когда их окружает полное довольство жизнью, когда ничто не раздражает, не вызывает тяжелых забот, не ставит их в самый разгар беспощадной борьбы за существование. Понятно, что таких успокоивающих и располагающих к нравственным движениям сторон мы не можем искать в нашей цивилизованной жизни, где борьба за существование доходит до крайних, нестерпимо острых, бесчеловечных ее пределов», – писал сам Вагнер в статье, которой дополнил перевод «Естественного подбора» Уоллеса, вышедший в 1878 г.⁸

Какая боль жила в нем? Что вызывало такое раздражение и тяжелые заботы? Мы по-прежнему знаем о нем очень мало. Материальные трудности, о которых шла речь выше, не были суровой нищетой. Кроме того, эти трудности были (как в большинстве случаев остаются до сих пор) общеизвестной особенностью жизни российских ученых.⁹

Но, в конце концов, каждый воспринимает их по-разному, и может быть, Николай Петрович, натура романтичная, но обремененная заботами о большой семье (у него было шестеро детей), переживал их особенно болезненно. Что еще?

В 1888 г. (год указан предположительно, установить точную дату этого происшествия автору не удалось) в русском обществе разразился громкий скандал. Отчеты о судебных заседаниях печатались не только в газетах, но и отдельными выпусками, и газетчики выкрикивали на углах людных улиц: «Дело Вагнера! Пять копеек!» Это было дело сына Николая Петровича – Владимира Вагнера, застрелившего свою жену и сосланного потом в Сибирь. Все, знавшие Владимира, соглашаются в том, что это был «типичный дегенерат», да и описания не оставляют сомнений в его психической неполноценности. Однако большинство источников сухо пишут о нем как о чем-то совершенно отдельном от отца, другие даже обвиняют в его состоянии самого Н.П., и лишь Шимкевич говорит: «Для нас это был сторонний человек, объект для наблюдения, а Н.П. Вагнеру доводился сыном, и можно догадываться, что испытывал при этом старик». (В период, о котором идет речь, Вагнеру было всего 57 лет!)

В эти последние годы Вагнер совершенно уже отстранился от управления Зоотомическим кабинетом, оставаясь лишь формально его главой, и предоставил все дела вести молодому ассистенту Шимкевичу. И отход от дел можно было бы считать еще одним косвенным признаком помешательства, если бы не слова Шимкевича, свидетельствующие не только о мудром и критичном отношении Вагнера к себе, но и вызывающие глубокое к нему уважение: «Как умный человек, Н.П. Вагнер, конечно, понимал, что его научная работа кончена и что его задача – не мешать, а по возможности содействовать работе молодых сил. Отсюда его терпеливое и благодушное отношение к моим посягательствам. Осознают это, конечно, многие из профессоров в его положении, но поступают, как он, очень немногие».

До 1894 г. Вагнер еще читает лекции в Университете, хотя лекции эти в основном вспоминаются очевидцами как анекдот. «Лекциями Н.П. Вагнер тоже часто тяготился и нередко их пропускал, причем иногда поводы к этому были не совсем обычного характера. Раз, выйдя на лекцию, он объявил, что его «призывают духи», и, говорят, действительно в этот день уехал, но только не к духам, а к Л.Н. Толстому в Москву. Побеседовав с ним, Н.П. Вагнер тотчас же вернулся, но, кажется, не был обрадован отношением Л.Н. Толстого к спиритизму», – пишет Шимкевич. Помимо университета, преподавал Вагнер и на Бестужевских курсах, где его лекции слушала Ю.И. Фаусек (в то время Андрусова): «Вагнер всегда ходил в потертом сюртуке, в старом пальто, в какой-то рыжей шапке, про которую студенты говорили, что она сшита «из меха зеленой обезьяны», и голубом пледе. Этот плед был когда-то темно-синий, но от времени выцвел. (Не этот ли самый плед больше десяти лет назад видела на нем А.Г. Достоевская? – А.Г.) В холодные дни Вагнер носил этот плед не только на улице, но и в аудитории. <…> Однажды Вагнер пришел к нам на лекцию без воротничка; вместо него на шее у него был повязан довольно грязный носовой платок, кончики которого торчали с одного бока, как два заячьих уха. Мы смотрели на него с удивлением. «Вы удивляетесь, mesdames, — сказал Вагнер, прервав лекцию на минутку, – это, конечно, вам кажется странным, но духи сегодня утром запретили мне надевать воротничок, и я должен был вместо него употребить носовой платок».¹⁰

Нетрудно поддаться такому обилию странностей и присоединиться к тем, кто относился к Вагнеру с брезгливым презрением, если бы не вечный его защитник Шимкевич. «Студенты, которых Н.П. Вагнер нередко, по привычке приобретенной на женских курсах, называл «mesdames», относились к нему в общем равнодушно, хотя нередко хлопали за его экстравагантные взгляды. Один раз его встретили аплодисментами. Он спросил, за что. Один из студентов ответил: «За то, что у вас убеждения не расходятся с поступками». Это было после того, как он, попав в присяжные, отказался от присяги как акта, противного учению Христа. Суд его от исполнения обязанностей присяжного освободил, но на 100 рублей оштрафовал».

Да, к концу жизни он стал странным и неприятным человеком. Он упорно продолжал защищать спиритизм, пренебрегая очевидными опровержениями и насмешками. Его литературная деятельность почему-то приобрела отчетливую антисемитскую направленность¹¹.

Он был источником раздражения для большинства коллег и источником радости для детей, встречавших в университетском дворе «маленького человека в пальто с огромным меховым воротником». «Это был не кто иной, как «Кот Мурлыка», профессор Николай Петрович Вагнер, – пишет А.И. Менделеева. – В кармане он всегда носил свою любимую белую крысу, которая... выползала из кармана... к великому удовольствию ребят».¹²

Но вот эти студенческие аплодисменты и «убеждения не расходятся с поступками» дорогого стоят.

В 1891 г. Вагнер был избран президентом Русского общества экспериментальной психологии (которое он же и организовал), в 1899 г. – почетным членом Казанского университета, хотя эти избрания следует скорее отнести к некой форме почтения перед прошлыми заслугами, чем к награде за заслуги нынешние.

Скончался Николай Петрович 21 марта (3 апреля) 1907 г. в Петербурге. Похоронен около церкви Ксении Блаженной на Ксенинской дорожке Смоленского православного кладбища. Оригинальное надгробие не сохранилось.

Предоставим закончить его историю самому благожелательному его биографу, В.М. Шимкевичу.

«Последние 10–12 лет Н.П. Вагнер удалился от всего и медленно, но постепенно угасал. Раза два-три приходилось быть у него. Это была только тень прежнего Н.П. Вагнера. Впечатление получалось тягостное и мучительное.

Смерть его была чисто внешней, так как для науки, для общественной деятельности и для литературы он умер давно. Каковы бы ни были его слабости, замалчивать которые я считаю совершенно излишним, но будем помнить, что его имя связано с одним из крупнейших открытий в биологии и с полувековой культурной работой, в которой так нуждается Россия. Многие из его слабостей, как это явствует из только что рассказанного, были скорее характерными для того времени блужданиями интеллигентского ума в поисках вечной истины».