В. А. Ярхо
Московские сады
В былые времена усадьбы богатых московских жителей строились с размахом, со всякими службами, садами, хозяйственными дворами, оттого и улицы города были причудливо изогнуты и перемежались нежданными тупиками, переулками и проходами между тынами, которым усадьбы были обнесены. Сады были важнейшей составляющей московской городской усадьбы. Их разбиения требовали правила устройства дома, занесенные в знаменитую книгу «Домострой», в которой глава № 65 была специально отведена под трактат о садах. От москвичей буквально требовалось: «... а сад разводи про себя, а семена всякие у себя води».
Наши предки держались этих предписаний, и собственные сады имели не только богатые баре, но и все зажиточные люди самых разных сословий. Собственный сад был предметом неустанных забот и гордости домовладельца. На сады не жалели денег и высаживали целые рощи фруктовых деревьев, среди которых прокладывали дорожки, рыли пруды, строили беседки. Те, кто мог себе позволить, заводили «инжереи» (так называли оранжереи), в которых выращивали редкие цветы и другие растения.
В свое время у князя Голицына в селе Богородском был разбит огромный сад, размерами 67 на 35 саженей, обнесенный каменной стеной (1 сажень = 2,13 м). В том саду была деревянная «инжерея» с 24 окнами и двумя печами, а посреди сада выстроили особую палату с каменным низом и деревянным вторым этажом в виде террасы, названной гульбищем. В другом имении князя, селе Архангельском, сад был столь велик и роскошен, что за ним присматривал особый человек – «садовый мастер» – Федор Тяжлов с помощником и четырьмя учениками. Тяжлов получал очень хорошее жалованье: деньгами 5 руб. 25 коп. на год, отсыпной хлеб, по 2 фунта мяса на день, за исключением времени постов, а кроме того, на зиму шубу и кафтан на два года.
В качестве удобрения в садах, помимо навоза из собственных коровников и конюшен, весьма эффективно использовали… грязь московских улиц, которой даже в самом центре города было предостаточно. По всему течению Неглинной, там, где нынче улица Кузнецкий Мост, Театральная площадь и Кремлевский сад многие века находились «великие и непролазные грязи», а точнее, целые уличные болота, в которые вываливали всякий мусор, помет и нечистоты из дворов. То же самое было и в рядах возле Кремля и подле стен Китай-города. В пригородных слободах нравы были еще проще: там уличные лужи иногда достигали размера и глубины небольших озер, в которых плавали стада гусей и уток. Случалось, что в них тонули пьяные, возвращавшиеся из кабаков, а уж запах от настоянной на отбросах воды исходил удушающе мерзкий. Зато со временем уличная грязь, повинуясь законам природы, превращалась в перегной, несколько сот возов которого прямо с московских улиц ежегодно вывозили в царские сады и на огороды, что много способствовало очистке города и пользе садоводства.
Помимо частных садов, были в Москве и казенные, принадлежавшие дворцовому ведомству: в Белом городе, у Яузских ворот, Васильевский сад тянулся вдоль Китай-города на 135 саженей, а по Белому городу на 160 саженей. В этом огромном саду росло 10 199 фруктовых деревьев и на грядах 2837 кустов. Урожай из этого сада продавали: в 1700 г. одних только груш и яблок из него продали на 274 руб. – по тем временам огромные деньги!
Казенный сад на Пресне занимал 417 саженей в длину и 334 сажени в ширину. Еще был Аптекарский сад на Неглинной (140 на 50 саженей). Всего же в Москве к началу XVIII в. было 52 «государева сада» и несколько «царевых огородов». За ними ухаживали профессиональные садовники, чаще всего происходившие из барашей – так назывались в Древней Руси ремесленники и промышленные люди, поселенные на княжьих землях. Это были не холопы, не купленные люди, а оброчники, лично свободные. Они жили в Москве особой слободою за Покровскими воротами. У них были три приходские церкви: Воскресения Христова, Введения Пресвятой Богородицы и Пророка Илии. Те же, кто могли себе это позволить, выписывали ученых «мастеров сада» из Европы.
Московские сады делали совершенно ненужными дачи – вернее сказать, те, у кого под Москвой были сельские имения, выезжали на лето туда, а те, у кого имений не было, спасались от жары и духоты в своих городских садах. Тем более что в садах обычно были пруды с купальнями. В иных садах пруды были такого размера, что в них разводили рыбу.
Особенно большую роль играли городские сады в жизни русских женщин. В русских семьях дочерей выдавали замуж рано, обычно в возрасте 14–16 лет. Начавших «невеститься» девушек до самого замужества не пускали даже в церковь, где их могли увидеть мужчины. Запертые дома, они постигали под присмотром маменек да тетушек премудрости рукоделия и домоводства, почти никого не видя с 12 лет. Сад для девицы был единственным местом, где она могла погулять и развлечься с подружками. Там еще непросватанные девицы играли в свои полудетские игры, купались в садовых прудах, качались на качелях, просто дурачились и пели песни. Когда же их выдавали замуж, тяжелее всего было расставаться именно с садом, с миром детства и юности – из него они уходили уже навсегда.
Со временем сады, принадлежавшие дворцовому ведомству, стали открывать для гуляющей публики, и главным из них стал Дворцовый сад, образовавшийся после слияния двух садов, Головинского и Афиногеновского. Помимо всего прочего, Дворцовый сад славился своими… лягушками – их мелодичное кваканье очень любила императрица Елизавета Петровна, и по ее распоряжению в Дворцовом саду лягушек разводили специально.
После открытия доступа в Дворцовый сад, он стал необыкновенно популярным. В 1751 г. гоф-интендантская контора доносила: «В Головинском саду, особенно в летнее время, гуляют многие персоны, и при них бывают люди их, а между тем в тот же сад входят подлые многие люди». «Персоны» желали держаться от «подлых» на расстоянии, а потому вскоре последовал указ: «Никого кроме знатных персон в сад не пускать». Но матушка-императрица была отнюдь не чужда некоторого демократизма в вопросах, не касавшихся способов правления страной. Кроме того, она любила, чтобы ее обожал народ, поэтому запретительный указ был отменен и издан другой: «В Головинский сад, во время отсутствия в оном ее императорского величества, для гуляния и смотрения допускать шляхетство и дворянство, тож из приказных и купечества, с объявлением, чтобы в сем саду они ничего не рвали и не поганили, так ж и трактирования не имели бы».
Специальное место с увеселительными забавами было в селе Покровском. Там построили кегельбан, карусели, веревочные качели, круглые качели вышиной в три сажени, вертевшиеся при посредстве двух колес и двух шестерней на валу. Была там и старинная забава – «доска для скаканья», которую и сейчас можно найти на любой детской площадке.
Содержание этого увеселительного заведения недешево обходилось казне, а потому в феврале 1763 г. его попытались сдать в аренду любому желающему, который должен был в том саду иметь «для народного удовольствия» трактир, ассортимент которого оговаривался особо. В трактире должны были подавать чай, шоколад, кофе, водку гданьскую и французскую (русская водка тогда была плохой перегонки, и пили ее только простолюдины), а также виноградные вина, пиво, мед и разнообразные кушанья.
Желающих взять сад в аренду не сыскалось, и тогда решили взимать входную плату. Посетители должны были опускать деньги в специальные опечатанные ящики, которые вскрывали в присутственном месте Вотчинной канцелярии. Смотрителям сада велено было пускать в сад любую публику, невзирая на звания, но посетители должны были быть одеты в чистую опрятную одежду и обувь, чтобы соответствовать «чести придворного места».
Москвичи и плату, и требования к одежде посчитали «утеснением» и на покровское гуляние почти не ходили. Сборы упали, и заведение пришло в упадок. Но тут наконец-то отыскался арендатор, некто Фомин, который на три года вперед внес в казну 860 руб. Он открыл доступ всем желающим, о чем и поместил объявление в газете: «Катание на горах и увеселение на играх позволено всем желающим кататься и веселиться с первого часа пополудни до первого пополуночи». Однако этот случай стал счастливым исключением. Большинство садовых заведений, принадлежавших дворцовому ведомству, из-за различных «утеснений» и произвола начальства, видевшего в них лишь источник собственных, часто незаконных, доходов, хирели, ветшали и постепенно исчезали.
Москвичи предпочитали ходить на гуляния в те самые места, куда ходили гулять испокон веку их предки. Таких мест в Москве и ближайшей ее округе было несколько, и сезон гуляний обычно открывали «маевки». То, что впоследствии стало символом революционной борьбы, появилось много раньше: с очень давних времен 1 мая все москвичи непременно ехали в Сокольники, в местность, называемую Нищие станы. Туда устремлялись тысячи карет, и в Нищих станах начинался большой пикник, затягивавшийся до поздней ночи.
На праздник рождества Иоанна Предтечи исстари собирались за Трехгорной заставой. «Московские ведомости» в 1755 г. описывали это так: «Во вторник 24-го числа на гульбище, что на Трех горах, было такое множество народа, какое редко в прежние годы припомнят. За множеством карет невозможно было подъехать к дому князя Гагарина, а за теснотой у прудов едва разойтись можно было. Все, что в этой имперской столице есть знатное, богатое и великолепное, можно было там увидеть».
В Марьиной роще гуляли на Семик – этот народный праздник празднуется в четверг на седьмой неделе по Пасхе, отчего и вся неделя носит название семицкой. Во вторник перед Семиком поминали усопших, оставляя на могилах разбитые яйца, а самый Семик праздновали в рощах, лесах, на берегах рек и прудов. К этому дню красили яйца в желтую краску, готовили караваи, другую снедь, и на рассвете по дворам, улицам и домам расставляли березки. После поминовения умерших молодежь отправлялась в рощи завивать венки из берез – там они пели, плясали и водили хороводы, а после игр «заламывали березку» – обвешивали ее лентами и лоскутками и с песнями возвращались домой.
Семицкие венки, т.е. сплетенные на Семик, девицы хранили до Троицына дня (пятидесятого дня по Пасхе), когда шли с ними к Москворецким воротам – там, возле Живого моста, они снимали венки с головы и спускали их на воду. Чтобы посмотреть на этот старинный обряд, к Живому мосту сходилось множество народу всякого звания. В тот же день гуляния были за Дорогомиловским мостом и на Каланчовском поле, возле Красного пруда.
На этих гуляниях водили хороводы, в которых ходили не только слобожане и мещане, но и лица купеческого звания. На эту забаву простолюдинов ездили смотреть дворяне и иностранцы, для которых это была экзотика в стиле «а-ля рюсс». Герцог Голштинский, будучи в Москве летом 1722 г., прослышал о старинных московских гуляниях и 24 июня на лодке отправился к Трем горам, но запоздал к началу и прибыл туда, когда праздник уже перешел в разгул с пьяными плясками и кулачными боями. Герцогу гуляние не понравилось.
Потихоньку московские нравы менялись, и во второй половине XVIII в. для натур более утонченных появился новый вид гуляний: загородные экскурсии. Главным местом таких вылазок за город было село Кусково, принадлежавшее П.Б. Шереметеву.
Первый общественный праздник в своей усадьбе его владелец устроил в 1772 г. «по случаю прекращения моровой язвы» (эпидемии чумы). Московские газеты писали по этому поводу следующее: «Его сиятельство генерал-аншеф, обер-камергер и разных орденов кавалер граф Петр Борисович Шереметев июня 30-го числа в своем селе Кускове дал бал, на который прибыли почти все знатные особы обоего пола, находившиеся в Москве, а множество мещан и иных жителей, были зрителями великолепного праздника, так что вся долина, продолжающаяся более версты, была заставлена каретами и разными экипажами, а сад, крыша и окна в доме переполнены людьми».
Бал начался в шесть часов и длился до одиннадцати часов вечера. Дворцовый сад был великолепно иллюминирован, гости прогуливались по его дорожкам или катались на позолоченных таратайках. Возле паркового грота был устроен прекрасный фейерверк, а потом всех пригласили к великолепному ужину, сервированному на трех столах в гроте. Пока господа кушали и пили, попеременно играл оркестр и пели песельники. По окончании ужина снова начались танцы и гуляния, продлившиеся до утра.
С этого дня Кусково стало излюбленным местом гуляний москвичей, а граф этому не препятствовал и каждый большой праздник устраивал у себя в имении гуляния для москвичей. Особенно пышно отмечали 1 августа – в этот день ворота дворцового сада были открыты для публики, и всех пришедших ждало угощение. Описание одного из таких праздников сохранилось в журнале «Российский магазин»: «1 августа 1792-го года с самого раннего утра в Кускове собралось превеликое множество простого народа, для которых перед графским домом приготовлены были столы, на которых незадолго до начала торжественного обеда хозяина и его гостей было выставлено обильное угощение. Проголодавшиеся пешеходы кушали с таким азартом, что, глядя на них, человек, начисто лишенный аппетита, избавился бы от необходимости принимать аппетитные капли».
Когда в господском доме поднимался тост за здоровье императрицы, в саду раздавался пушечный салют. Сад был полон нарядной публики, которой прислуживали красавицы-крестьянки в русских костюмах и молодцы в кафтанах, подпоясанных персидскими кушаками. Простой народ толпился перед домом, и, когда после обеда граф и его гости вышли на балкон дворца, из толпы простолюдинов вышли рожечники и песельники, которые заиграли и запели, а стоявшие под балконом мужички и бабы пустились в пляс «со всеми ужимками и ухватками, свойственными русской народной песне».
Для благородных гостей на открытой сцене были даны две оперы, которые зрителям понравились, а простолюдины, непривычные к такого рода забавам, при каждом слове актеров просто помирали со смеху – им казалось, что ряженые на сцене просто валяют дурака. Вечером гуляния продолжились, всем гуляющим предлагали чай, мед и конфеты, это помимо накрытых столов, на которых одно кушанье сменялось другим.
Ровно в полночь зажгли фейерверк, после которого гостей графа пригласили к ужину. Пока гости кушали, в столовой рожечники играли традиционную русскую роговую музыку, которая понравилась даже рафинированным аристократам – сплошь франкофилами, ко всему русскому относившимся с предубеждением. В третьем часу ночи простолюдины стали разъезжаться, рассевшись по десятку человек на телегу. Это гуляние 1 августа 1792 г. обошлось Шереметеву в 25 тыс. руб.
Такие праздники с даровым угощением для простолюдинов в Москве бывали нечасто. Для гуляющих парк был открыт по вторникам и четвергам: по аллеям прогуливалась благородная публика, тут же продавались и прохладительные напитки, и перекусить можно было, но все это было вполне буднично.