Чарльз Дарвин. Автобиография
Особенно большое значение имели геологические исследования всех посещаемых мною районов, так как приходилось пускать в ход всю свою способность к рассуждению. Другим моим занятием было коллекционирование животных всех классов, краткое их описание и грубое анатомирование; однако из-за неумения рисовать и отсутствия достаточных знаний по анатомии значительная доля рукописных заметок, сделанных мною во время путешествия, оказалась почти бесполезной. Не пропало зря только время, которое я посвятил изучению ракообразных, и эти знания пригодились мне позднее, при составлении монографии об усоногих раках.
Часть дня я посвящал «Дневнику», затрачивая много усилий, чтобы точно и живо описать все, что мне пришлось увидеть, – упражнение, оказавшееся полезным. Отдельные части «Дневника» при случае я отсылал в Англию в виде писем к родным.
Однако эти специальные занятия значили тогда для меня гораздо меньше, чем привычка к энергичному труду и сосредоточенному вниманию к любому делу, которым я бывал занят. Все, о чем я размышлял или читал, было непосредственно связано с тем, что я видел или ожидал увидеть, и такой режим умственной работы продолжался в течение всех пяти лет путешествия. Я уверен, что именно приобретенные таким образом навыки позволили мне осуществить все то, что мне удалось сделать в науке.
Постепенно любовь к науке возобладала над всеми остальными моими склонностями. Первые два года, будучи страстным охотником, я сам добывал птиц и зверей для коллекции, но понемногу все чаще стал передавать ружье своему слуге и наконец вовсе отдал его ему, т.к. охота мешала работе, в особенности, изучению геологического строения местности. Я постепенно понял, что удовольствие от наблюдений и работы мысли несравненно выше, чем от простых технических умений или спорта. Первобытные инстинкты дикаря постепенно уступали место вкусам цивилизованного человека. То, что мой ум развился под влиянием моих занятий во время путешествия, нашло подтверждение в высказывании моего отца (а я считаю его самым проницательным и скептически настроенным наблюдателем, к тому же нисколько не верящим во френологию). Так вот, впервые увидев меня после путешествия, он обернулся к моим сестрам и воскликнул: «Да ведь у него совершенно изменилась форма головы!»
 |
Ют на Бигле |
Два месяца в Плимуте в ожидании выхода в море были самыми безрадостными в моей жизни. При мысли о предстоящей разлуке с родными и друзьями я падал духом, а погода навевала невыносимую тоску. Помимо этого меня беспокоили сердцебиение и боль в сердце, и, как это часто бывает с молодыми несведущими людьми, особенно обладающими поверхностными медицинскими знаниями, я был убежден, что страдаю сердечной болезнью. Я не стал советоваться с врачами, так как боялся, что они признают меня недостаточно здоровым для участия в путешествии, а я решился поехать во что бы то ни стало. И вот 27 декабря «Бигль» наконец покинул берега Англии и отправился в кругосветное плавание.
Не останавливаясь на отдельных событиях путешествия (достаточно полный отчет о том, где мы были и что делали, дан в моем опубликованном «Дневнике»), должен сказать, что и сейчас перед моим умственным взором ярче всего встает великолепие тропической растительности, то чувство величественного, которое я испытал при виде великих пустынь Патагонии и одетых лесом гор Огненной Земли. Никогда не забудется вид нагого дикаря в родной ему обстановке. Многие мои поездки по диким странам верхом на лошади или в лодках, продолжавшиеся иногда по несколько недель, были полны интереса; лишения и опасности, с которыми они были сопряжены, в то время вряд ли воспринимались мною как помеха, а уж впоследствии и вовсе позабылись. С глубоким удовлетворением вспоминаю я также некоторые мои научные работы, например разрешение проблемы коралловых островов и выяснение геологического строения некоторых островов, например острова Св. Елены, мое открытие своеобразных соотношений между животными и растениями, населяющими острова Галапагосского архипелага, с одной стороны, и между ними и обитателями Южной Америки, с другой.
Работал я во время путешествия с величайшим напряжением сил: мне доставлял удовольствие сам процесс исследования, и я страстно желал добавить несколько новых фактов к тому великому их множеству, которым владеет естествознание. Было у меня и честолюбивое желание занять достойное место среди людей науки.
Все эти годы я много размышлял о религии. Во время плавания на «Бигле» я был вполне ортодоксален, но постепенно пришел к осознанию того, что Ветхий Завет с его до очевидности ложной историей мира, с его приписыванием Богу чувств мстительного тирана заслуживает доверия не в большей мере, чем священные книги индусов или верования какого-нибудь дикаря.
Я отнюдь не был склонен отказаться от своей веры. но мне становилось все труднее и труднее найти убедительное доказательство существования Бога. Старинное доказательство его существования на основании наличия в Природе преднамеренного плана после открытия закона естественного отбора оказалось несостоятельным. Понемногу закрадывалось в мою душу неверие, и в конце концов я стал совершенно неверующим и никогда с тех пор даже на секунду не усомнился в правильности моего заключения.
Я думаю, что поступал правильно, неуклонно занимаясь наукой и посвятив ей всю свою жизнь. Я не совершил какого-либо серьезного греха и не испытываю поэтому никаких угрызений совести, но я очень и очень часто сожалел о том, что не оказал больше непосредственного добра своим ближним.
Жизнь в Лондоне и Дауне
 |
Дом в Дауне |
После возвращения в Англию 2 октября 1836 г. два года и три месяца я вел очень активную жизнь, хотя временами чувствовал себя плохо. Поездив между Шрусбери, Мэром, Кембриджем и Лондоном, я поселился в Кембридже, где хранились под наблюдением Генсло все мои коллекции, и с помощью профессора Миллера произвел определение моих минералов и горных пород.
Я начал готовить к печати мой «Дневник путешествия», – это было нетрудно, так как вел я его тщательно, и надо было лишь кратко изложить [свои] наиболее интересные научные результаты.
В марте 1837 г. я поселился в Лондоне, где в течение двух лет закончил «Дневник путешествия», прочитал в Геологическом обществе доклады об «Эрратических валунах в Южной Америке», «Землетрясениях» и «Образовании почвенного слоя в результате деятельности дождевых червей», начал готовить к печати рукописи «Геологических наблюдений» и организовал публикацию «Зоологических результатов путешествия на «Бигле»». В июле я начал свою первую записную книжку о фактах, относящихся к происхождению видов, проблеме, над которой я уже давно размышлял и над которой никогда не переставал работать в течение следующих двадцати лет.
 |
Кабинет в Дауне |
В эти годы я прочитал много книг по самым разнообразным вопросам. Большое наслаждение мне доставляла поэзия. Когда-то я больше всего любил «Потерянный рай» Мильтона, и, отправляясь в путешествие на «Бигле» и не имея возможности взять с собой более одной книги, я выбрал Мильтона.
Часто повторявшиеся недомогания и одно длительное и серьезное заболевание сильно тормозили мою научную работу в эти годы. Большую часть времени отдавал работе над «Коралловыми рифами», которую начал еще до женитьбы. Книга эта, хотя она и невелика по объему, стоила мне двенадцати месяцев напряженного труда, так как мне пришлось прочитать все работы об островах Тихого океана, справляясь с многочисленными морскими картами. Люди науки были высокого мнения об этой книге. Теория образования барьерных рифов и атоллов, изложенная в ней, была придумана мною еще когда я находился на западном берегу Южной Америки, до того, как увидел хотя бы один настоящий коралловый риф. И мне оставалось лишь проверить и развить свои взгляды, тщательно исследовав живые коралловые рифы.
 |
Жена Дарвина – Эмма Веджвуд |
29 января 1839 г. я женился. В семейной жизни я был в высшей степени счастлив. Отзывчивая доброта жены ко мне была всегда неизменной, и она с величайшим терпением переносила мои вечные жалобы на недомогания и неудобства. Уверен, что она никогда не упускала возможности сделать доброе дело для тех, кто ее окружал. Она была моим мудрым советчиком и светлым утешителем всю мою жизнь, которая без нее была бы на протяжении очень большого периода времени жалкой и несчастной из-за болезни. Она снискала любовь и восхищение всех, кто находился вблизи нее. Дети никогда не доставляли мне никакого беспокойства, если не считать их заболеваний. Все мои сыновья и дочери были милыми, симпатичными и любящими нас [родителей] и друг друга.
В сентябре 1842 г. мы переселились в Даун, купив дом в сельской местности. Мне понравилось разнообразие растительности, свойственное меловой местности и столь непохожее на то, к чему я привык в Центральных графствах.
 |
Дом в Лондоне, где жил Дарвин |
Мы вели уединенную жизнь. Если не считать непродолжительных поездок в гости к родственникам, редких выездов на взморье или еще куда-нибудь, мы почти никуда не выезжали, хотя в первое время изредка бывали в обществе и принимали немногих друзей у себя. Мое здоровье всегда страдало от любого возбуждения – у меня начинались припадки сильной дрожи и рвоты, поэтому в течение многих лет я вынужден был отказываться решительно от всех званых обедов, и это было для меня известным лишением, потому что такого рода встречи всегда приводили меня в прекрасное настроение. По этой же причине я мог и сюда, в Даун, приглашать только очень немногих ученых, с которыми был знаком.
Главным наслаждением и единственным занятием в течение всей моей жизни была научная работа. Она позволяла мне на время забывать или даже устранять мое постоянное плохое самочувствие. Мне нечего поэтому рассказывать о всех дальнейших годах моей жизни, кроме как о публикации нескольких моих книг.
«Дневник натуралиста»
В начале 1844 г. были опубликованы мои наблюдения над вулканическими островами, которые я посетил во время путешествия на «Бигле». В 1845 г. я подготовил новое издание своего «Дневника изысканий», который первоначально был опубликован в 1839 г. в виде одной из частей труда Фиц-Роя. Успех этого первого моего литературного детища подтверждает постоянный спрос на эту книгу в Англии и Соединенных Штатах. Она была переведена на немецкий, французский и другие языки. В 1846 г. была опубликована моя работа «Геологические наблюдения над [берегами] Южной Америки».
«Усоногие раки»
В октябре 1846 г. я начал работать над «Усоногими [раками]». Во время пребывания на побережье Чили я нашел чрезвычайно любопытную форму, которая вбуравливается в раковины Concholepas; она настолько сильно отличается от всех других усоногих, что мне пришлось для этой единственной формы создать новый подотряд. Недавно родственный род сверлящих [усоногих] был найден у берегов Португалии. Чтобы разобраться в строении этой новой формы усоногих, я занялся изучением и анатомированием ряда обычных форм, что постепенно привело меня к исследованию всей группы. Восемь лет работы над этой темой (около двух лет из них отняла болезнь) завершились изданием двух толстых томов с описаниями всех известных тогда видов, и двух тонких – о вымерших видах.
Я выяснил гомологию различных частей [их тела], открыл цементный аппарат, хотя ужасно напутал с цементными железами, и доказал существование у определенных родов мельчайших дополнительных самцов, паразитирующих на гермафродитных особях. Усоногие представляют собой сильно варьирующую и трудно поддающуюся классификации группу видов, и этот мой труд оказался весьма полезным при обсуждении в «Происхождении видов» принципов естественной классификации.
«Происхождение видов»
С сентября 1854 г. я приводил в порядок гигантскую массу заметок, наблюдений и экспериментов, касающихся трансмутации видов. Во время путешествия на «Бигле» на меня произвели глубокое впечатление открытие в пампасской формации [Патагонии] гигантских ископаемых животных, покрытых панцирем, сходным с панцирем современных броненосцев, а также наблюдение, как по мере продвижения на юг по [Южной Америке] одни близкородственные [виды] животных определенным образом замещают других, и тот факт, что [близкородственные] виды обитателей Галапагосского архипелага незначительно отличаются друг от друга, хотя ни один из островов не является, по-видимому, очень древним в геологическом смысле.
Такого рода факты можно было объяснить только предположив, что виды постепенно изменялись, и проблема эта стала преследовать меня. Однако в равной мере было очевидно и то, что ни действие окружающих условий, ни воля организмов (особенно когда идет речь о растениях) не объясняют бесчисленные случаи превосходной приспособленности организмов к их образу жизни (например приспособленности дятла или древесной лягушки к лазанию по деревьям или приспособленности семян к распространению при помощи крючков или летучек). И мне казалось, что объяснения такого рода приспособлений помогут обосновать изменчивость видов.
У меня давно появилась мысль, что, собрав все факты, имеющие хотя бы малейшее отношение к изменению животных и растений в условиях одомашнения и в природе, я, быть может, смогу пролить свет на всю проблему в целом. Из множества собранных мною сведений, особенно относящихся к одомашненным организмам, обширной литературы и бесед с искусными животноводами и садоводами и чтения я понял, что краеугольным камнем успехов человека в создании полезных рас животных и растений был отбор. Но каким образом отбор действовал на организмы, живущие в естественных условиях, долгое время оставалось для меня тайной.
Случайно прочитанная книга Мальтуса «О народонаселении» с повсеместно происходящей борьбой за существование навела меня на мысль, что при таких условиях благоприятные изменения должны иметь тенденцию сохраняться, а неблагоприятные – уничтожаться. Результатом этого и должно быть образование новых видов. Теперь у меня появилась теория, при помощи которой можно было работать, но я так стремился избежать сколько-нибудь предвзятой точки зрения, что решил некоторое время не составлять в письменной форме даже самого краткого очерка теории. В июне 1842 г. я набросал карандашом на 35 страницах очень краткое резюме моей теории; летом 1844 г. я расширил это резюме до очерка на 230 страницах, который тщательно переписал и храню у себя до настоящего времени.
Но в то время я упустил из виду одну проблему – тенденцию органических существ, происходящих от одного и того же корня, расходиться, по мере того как они изменяются, в своих признаках. О том, что они значительно разошлись, с очевидностью свидетельствует тот факт, что мы в состоянии всевозможные виды классифицировать в роды, роды в семейства, семейства – в подотряды и так далее. Решение это, как я полагаю, состоит в том, что измененное потомство всех господствующих и количественно возрастающих форм имеет тенденцию приспособиться к многочисленным и весьма разнообразным [по своим условиям] местам.
Уоллес
 |
Чарльз Ляйелл |
В начале 1856 г. я решил на основании собранных материалов изложить свои взгляды достаточно подробно. Масштаб работы в 3 или 4 раза превышал объем, в который впоследствии вылилось мое «Происхождение видов», хотя это была только часть собранных мною материалов. Я проделал уже почти половину работы, когда в начале лета 1858 г. м-р Уоллес, который находился тогда [на островах] Малайского архипелага, прислал мне свой очерк «О тенденции разновидностей к неограниченному отклонению от первоначального типа». Этот очерк содержал в точности ту же теорию, что и моя. М-р Уоллес выразил желание, чтобы я, если отнесусь одобрительно к очерку, переслал его для ознакомления Ляйеллю.
По просьбе Ляйелля и Гукера я согласился на публикацию фрагментов своей рукописи (1844) одновременно с очерком Уоллеса. Мне очень не хотелось идти на это: я полагал, что м-р Уоллес может счесть мой поступок совершенно непозволительным, – я не знал тогда, сколько великодушия и благородства в характере этого человека. Эти работы привлекли очень мало внимания, и в единственной заметке о них в печати говорилось, что все новое в них неверно, а все верное – не ново. То есть необходимо было с надлежащей подробностью разъяснить новую точку зрения.
Публикация «Происхождения»
В сентябре 1858 г. я принялся за эту работу, но она часто прерывалась болезнью и необходимым лечением, и только через тринадцать месяцев напряженного труда рукопись была готова. «Происхождение видов» было опубликовано в ноябре 1859 г. Хотя последующие издания были значительно дополнены и исправлены, в существе своем книга осталась без изменений.
Совершенно несомненно, что эта книга – главный труд моей жизни. Первое небольшое издание в 1250 экземпляров разошлось в день выхода в свет, а вскоре после того [было распродано] и второе издание в 3000 экземпляров. Книга была переведена почти на все европейские языки, даже на испанский, чешский, польский и русский, а также на японский язык и широко изучается в Японии. Даже на древнееврейском языке появился очерк о ней, доказывающий, что моя теория содержится в Ветхом Завете!
Успех «Происхождения» можно в большой мере приписать тому, что я имел возможность отобрать наиболее разительные факты и выводы. Кроме того, в течение многих лет я придерживался следующего золотого правила: каждый раз, как мне попадался какой-либо опубликованный факт, новое наблюдение или мысль, которые противоречили моим общим выводам, я, не откладывая, делал о них краткую запись. Благодаря этому, против моих воззрений было выдвинуто очень мало возражений, на которые я [уже заранее] по крайней мере не обратил бы внимания или не попытался найти ответ на них.
Иногда высказывалось мнение, что успех «Происхождения» доказал, что «идея носилась в воздухе» или что «умы людей были к ней подготовлены». Я не думаю, чтобы это было вполне верно, ибо я много раз осторожно прощупывал мнение большого числа натуралистов, и мне не встретился ни один, сколько-нибудь сомневающийся в постоянстве видов. Даже Ляйелл и Гукер, хотя и с интересом выслушивали меня, никогда, по-видимому, не соглашались со мною. Один или два раза я пытался объяснить способным людям, что я понимаю под естественным отбором, но попытки мои были безуспешны. Я думаю, истина заключается в том. что в умах натуралистов накопилось бесчисленное количество фактов, и эти факты готовы были стать на свои места, как только была бы достаточно обоснована какая-либо теория, которая могла бы их охватить. Другим моментом, определившим успех книги, был ее умеренный размер; этим я обязан появлению очерка м-ра Уоллеса; если бы я опубликовал книгу в том объеме, в котором я ее задумал, она была бы в 4–5 раз больше, и у очень немногих хватило бы терпения прочитать ее.
Самое большое удовлетворение в процессе работы над «Происхождением» доставило мне объяснение огромного различия, существующего во многих классах между зародышем и взрослым животным, и близкого сходства между зародышами [различных видов животных] одного и того же класса. В последние годы некоторые рецензенты стали приписывать эту идею целиком Фрицу Мюллеру и Геккелю, которые, несомненно, разработали ее гораздо более полно и в некоторых отношениях более правильно, чем я.
Два последних месяца 1859 г. я был всецело занят подготовкой второго издания «Происхождения» и огромной перепиской. 7 января 1860 г. я начал приводить в порядок свои заметки для работы об «Изменениях животных и растений в условиях одомашнения», но она была опубликована только в начале 1868 г.; задержка эта отчасти объясняется то и дело повторявшимися приступами болезни, которая один раз затянулась на семь месяцев, отчасти же – соблазном выступать в печати с работами по другим вопросам, которые в тот или иной момент больше интересовали меня.
«Опыление орхидей»
15 мая 1862 г. вышла в свет моя небольшая книга «Опыление орхидей». В ней собраны наблюдения, накопленные в течение нескольких лет. Меня побудил заняться изучением перекрестного опыления цветков с помощью насекомых вывод, сделанный в ходе рассуждений о происхождении видов, что скрещивание играло важную роль в поддержании постоянства видовых форм. Я занимался этим вопросом, начиная с лета 1839 г., когда начал изучать процесс опыления у наших британских орхидей, но мой интерес к этой проблеме особенно возрос после того, как я прочитал замечательную книгу X.К. Шпренгеля «Das entdeckte Geheirn der Natur». С счел целесообразным подготовить исчерпывающий трактат об этой группе растений.
В том же 1862 г. я напечатал в «Journal of the Linnean Society» статью «О двух формах, или диморфном состоянии, примулы», а на протяжении следующих пяти лет – еще пять статей о диморфных и триморфных растениях. То, что мне удалось выяснить значение строения [цветков] этих растений, доставило мне большое удовлетворение. В 1838 или 1839 г. я обратил внимание на диморфизм Linum flavum, но решил сначала, что это всего лишь случай безразличной изменчивости. Однако, исследуя обычный вид примулы, я обнаружил, что две формы встречаются у нее слишком регулярно и постоянно, и у меня появилось твердое убеждение в том, что обыкновенные баранчики (Primula veris) и первоцвет (Pr. vulgaris) находятся на пути к превращению в двудомные формы и что короткие пестики у одной формы и короткие тычинки у другой имеют тенденцию к тому, чтобы оставаться недоразвитыми. Но в опытах над этими растениями я обнаружил, что цветки с короткими пестиками при опылении их пыльцой коротких тычинок дают больше семян, чем любой другой из четырех возможных союзов, – и теории недоразвития был нанесен смертельный удар. Стало очевидным, что обе формы, хотя и являются вполне выраженными гермафродитами, относятся друг к другу почти так же, как два пола у любого животного. У Lythrum мы встречаем еще более замечательный случай, когда в подобном же отношении одна к другой находятся три формы. Впоследствии я установил, что потомство, полученное от союза двух растений, принадлежащих к одной и той же форме, обнаруживает близкую и любопытную аналогию с гибридами, полученными от союза двух различных видов.
Осенью 1864 г. я закончил большую статью о «Лазящих растениях» и послал ее в Линнеевское общество. Заняться этим я решил, прочитав небольшую статью Аза Грея о движениях усиков одного тыквенного растения, опубликованную в 1858 г. Он прислал мне семена, и, вырастив из них несколько растений, я был очарован и вместе с тем недоумевал при виде вращательных движений усиков и стеблей – движений в сущности очень простых, но на первый взгляд кажущихся очень сложными. Я добыл другие виды лазящих растений и принялся за изучение всего вопроса в целом. Тем более, что я отнюдь не был удовлетворен объяснением, которое давал нам на своих лекциях Генсло, заявлявший, что вьющимся растениям свойственно естественное стремление расти вверх по спирали. Это объяснение оказалось совершенно ошибочным. Некоторые приспособления, обнаруживаемые лазящими растениями, столь же удивительны, как и приспособления орхидей, обеспечивающие перекрестное опыление.
«Изменения животных и растений в условиях одомашнения»
Этот мой труд был начат в начале 1860 г., но оставался неопубликованным вплоть до начала 1868 г. Это огромная книга содержит все мои наблюдения и гигантское количество собранных из различных источников фактов относительно наших домашних организмов. Во втором томе обсуждаются причины и законы изменчивости, наследственности и т. д.
«Происхождение человека»
Мой труд «Происхождение человека» был опубликован в феврале 1871 г. Как только я пришел к убеждению, в 1837 или 1838 г., что виды представляют собой продукт изменения, меня не оставляла мысль, что и человек должен был произойти в силу того же закона. Еще в «Происхождении видов» я заметил, что благодаря этой работе «будет пролит свет на происхождение человека и его историю».
Убедившись, что многие натуралисты полностью приняли учение об эволюции видов, я решил обработать имевшиеся у меня заметки и опубликовать специальный трактат о происхождении человека. Я писал его три года. Это был удобный случай полнее обсудить проблему полового отбора, уже достаточно подробно изложенную мною в трудах об изменениях наших домашних организмов, о причинах и законах изменчивости, наследственности и пр. и о перекрестном опылении растений. Второе, значительно исправленное издание «Происхождения [человека]» появилось в 1874 г.
Другие книги
Осенью 1872 г. вышла в свет моя книга о «Выражении эмоций у людей и животных», где были собраны наблюдения за моим первым ребенком, родившимся 27 декабря 1839 г., и заметки о первых проблесках его эмоций. Уже тогда я был убежден, что все самые сложные и тонкие оттенки выражения [эмоций] должны были иметь постепенное и естественное происхождение.
В июле 1875 г.вышла в свет моя книга о «Насекомоядных растениях». В ней изложены результаты моих изысканий за 16 лет. Мои первые наблюдения за росянкой начались летом 1860 г. Я отдыхал близ Хартфилда, где в изобилии встречались два вида росянки (Drosera). Я заметил, что их листья улавливают большое количество насекомых. Несколько экземпляров растений я принес домой и, дав им насекомых, увидел движение щупалец. Чтобы убедиться, что насекомые захвачены с какойто специальной целью, я проделал решающее испытание. Поместив большое количество листьев в различные азотистые и неазотистые жидкости одинаковой плотности, я обнаружил, что только первые вызывают энергичные движения [листьев]. Дальнейшие исследования показали, что при надлежащем раздражении растение выделяет жидкость, содержащую кислоту и фермент и напоминающую пищеварительный сок какого-либо животного.
Осенью 1876 г. вышел в свет мой труд «Действие перекрестного опыления и самоопыления в растительном мире». Эта книга дополняет мою работу об «Опылении орхидей». Мое внимание привлекло чисто случайное наблюдение, и 11 лет опытов, излагаемых в этой книге, привели к выводу, что сеянцы, происходящие от самоопыленных растений, уже в первом поколении уступают по своей высоте и силе сеянцам, происходящим от растений, опыленных перекрестно.
В 1877 г. появилось сочинение «Различные формы цветов и т.д.», а в 1880 г. – второе издание его. Эта книга состоит в основном из нескольких статей о гетеростильных цветках. Результаты иллегитимного скрещивания такого рода цветков важны в отношении вопроса о бесплодии гибридов.
В 1879 г. я опубликовал перевод книги дра Эрнста Краузе «Жизнь Эразма Дарвина» и дополнил ее очерком о характере и привычках моего деда на основании принадлежащих мне материалов. Эта маленькая биография заинтересовала очень многих лиц, и меня удивляет, что она разошлась всего лишь в количестве 800 или 900 экземпляров.
Книга «Способность к движению у растений» (1880) тоже дополняет мою прежнюю работу о «Лазящих растениях». Я доказал, что способность к движению, подобно лазящим растениям, присуща всем видам растений, что все движения, возбуждаемые светом, силой тяжести и т.д., представляют собой измененные формы одного коренного движения – круговой нутапии. Я показал, какими многочисленными и изумительно хорошо приспособленными движениями обладает кончик корня, что несомненно повышает роль растений в ряду организованных существ.
В мае 1881 г. я сдал в печать рукопись небольшой книги об «Образовании растительного слоя земли деятельностью дождевых червей», которая воскресила мои старые мысли по вопросам геологии.
Заключение
Книги мои широко расходились в Англии, были переведены на многие языки и выдержали по несколько изданий в иностранных государствах. Мне приходилось слышать утверждение, будто успех какого-либо произведения за рубежом – лучший показатель его непреходящей ценности. Сомневаюсь, чтобы такое утверждение вообще можно было бы считать правильным. Попытаюсь проанализировать, от чего зависел мой успех.
Моя любовь к естествознанию была неизменной и ревностной. Было и честолюбивое желание снискать уважение моих товарищей натуралистов. Я способен замечать вещи, легко ускользающие от внимания, и подвергать их тщательному наблюдению. Много усердия проявлял я и в собирании фактов.
С самой ранней юности я испытывал сильнейшее желание понять и объяснить все, что бы я ни наблюдал, то есть подвести все факты под некоторые общие законы. Отсюда то терпение, с которым я мог в течение многих лет упорно размышлять над какимнибудь неразрешенным вопросом. У меня нет склонности слепо следовать указаниям других людей. Я неизменно старался сохранять свободу мысли, чтобы отказаться от любой, самой излюбленной гипотезы (я и сам не могу удержаться от составления гипотез по всякому вопросу) как только окажется, что факты противоречат ей.
Мне очень трудно ясно и сжато выражать свои мысли, что приводило к огромной потере времени; однако в этом затруднении есть и преимущество, оно вынуждает меня долго и внимательно обдумывать каждое предложение, что нередко давало мне возможность замечать ошибки в рассуждении, а так в своих собственных и чужих наблюдениях.
При написании своих больших книг я затрачивал довольно много времени на общее распределение материала. Сначала я делаю самый грубый набросок в две или три страницы, затем более пространный в несколько страниц, в котором несколько слов или даже одно слово даны вместо целого рассуждения или ряда фактов. Каждый из этих заголовков вновь расширяется и часто до неузнаваемости преобразуется, прежде чем я начинаю писать in extenso [в развернутом виде].
В своих привычках я методичен, и это принесло мне немалую пользу при моем своеобразном способе работы. Наконец, благодаря тому, что я не должен был зарабатывать себе на хлеб, у меня было достаточно досуга. Даже плохое здоровье, хотя и отняло у меня несколько лет жизни, [пошло мне на пользу, так как] уберегло меня от рассеянной жизни в светском обществе и от развлечений.
Таким образом, мой успех как человека науки явился результатом, сложных и разнообразных умственных качеств и условий. Самым важными из них были: любовь к науке, безграничное терпение при долгом обдумывании любого вопроса, усердие в наблюдении и собирании фактов и порядочная доля изобретательности и здравого смысла. Воистину удивительно, что, обладая такими посредственными способностями, я мог оказать довольно значительное влияние на убеждения людей науки по некоторым важным вопросам.